— Красавец? — спросил я у Зои, и она чмокнула меня в щеку.
— Фу, горький!
— Понял тебя, будем напирать на Достоевского.
Она легонько меня толкнула, засмеялась, а сама вдруг показалась мне бледной с лица, тоже, видать, волновалась.
Родители ее, Маргарита Леонидовна и Александр Миронович, моложавые для своего возраста, бодрые и доброжелательные, встретили нас на пороге. Я-то ожидал, может, прислуга будет. Я протянул Зоиной матери букет цветов и улыбнулся.
— Здравствуйте, очень приятно с вами познакомиться. Вы прекрасны, как "Примавера" Боттичелли.
Я едва не добавил:
— Ну там, где голые телки.
Но не добавил, вот такой я молодец. Маргарита Леонидовна поправила на носу золотые очки, высоко-высоко вскинула одну бровь (небось, в детстве ее за это умение обожали и почитали дворовые друзья) и сказала:
— Впервые слышу такой комплимент от молодого человека. И в этом возрасте, надо же.
— А я думал, что вы искусствовед, а у вас там все так выражаются.
Александр Миронович засмеялся. Он был ужасно богатый, но малиновых пиджаков не носил, разве что золотом обвешивался, но ему было по должности положено. На нем тоже были очки, и я подумал, что у Зои со временем, наверное, испортится зрение. С нежностью, так, подумал.
— Но вы одетая, если что, — добавил я. — Я имею в виду, на картине.
— Там все одеты, — сказала Маргарита Леонидовна.
— Но у некоторых одежда просвечивает.
— Вообще-то эта картина посвящена весне. Персонификация времени года. "Примавера" переводится с итальянского, как весна.
— А, да, там весна в центре. Вот это вы.
— Это Венера.
— Тогда двусмысленно получается.
Александр Миронович смеяться уже не переставал. Хорошо, что он был уже не в том возрасте, чтобы ревновать свою жену к тупым людям. Маргарита Леонидовна бровь так и не опустила. Вот это выдержка.
— Вы такая скептичная, потому что вам по должности положено? — спросил я. — Ну, я имею в виду, во всем сомневаться. Это я про картины.
Зоя прикрыла глаза.
— Вася такой смешной, — сказала она.
— Такой смешной, — повторил Александр Миронович, утирая слезы. И я понял, в кого Зоя такая хохотушка. Она вообще была похожа на своего отца — та же рыжина, та же искристость глаз, те же хитрые, подстать их лисьей фамилии, черты. От аристократической сдержанности матери Зое ничего не досталась, может, поэтому она так и тянулась к маме.
— Я облажался? — спросил я у Зои шепотом, пока мы снимали ботинки. Она сказала еще тише:
— Немножко.
Квартира оказалась огромная, аж двухэтажная, я и не думал, что такие бывают. Даже лестница, ведущая на второй этаж, была винтовая, будто в замке. Всюду висели картины, как в Третьяковке, куда мы с Зоей так и не собрались. Некоторые я даже узнавал. Вот одна была, например, как маленькое "Утро стрелецкой казни". Я помнил фотку из учебника, но почему-то решил, что картину написал Брюлов.
— О, — сказал я. — Копия Брюлова.
Маргарита Леонидовна подняла бровь еще выше, хотя это казалось невозможным.
Ремонтик был свежий, новый, то есть, и, в сочетании со старыми вещами, он завораживал. Словно я оказался в каком-то вечном пространстве, где прошлое и будущее сливались в одно, взбивались, как сливки в миске.
Мы сели за стол из красного дерева.
Я сказал:
— Спасибо вам за приглашение. Мне это ужасно лестно.
— Вам налить выпить? — спросил меня Александр Миронович.
— Не, — сказал я. — Я не пью.
И понял, что надо бы выдавить из себя еще что-то, потому что, во-первых, запала зловещая тишина, а, во-вторых, ложь хорошо маскировать правдой.
— Про красное дерево я читал, что оно совершенно блеклое, пока его не отлакируешь. И его знаменитый цвет, красный это, от воздействия лака, а так оно припыленное такое. Розовое типа, может. Пыльная роза.
— Вы очаровательны, — процедила Маргарита Леонидовна.
Потом я все никак не мог приступить к еде, потому что боялся облажаться, вилка в левой руке казалась катастрофой, я не был уверен, что смогу верно управлять своими движениями.
Я сыпал дурацкими фактами, Зоя и Александр Миронович ухохатывались, а бровь Маргариты Леонидовны продолжала совершать невозможное.
— А чем вы, собственно, занимаетесь? — спросила меня Маргарита Леонидовна. Александр Миронович о чем-то перешептывался с Зоей. Я был уверен, что это не очень-то вежливо, да и Маргарита Леонидовна посмотрела на них с неодобрением. Как будто она на моей стороне. Мне стало приятно.