— Нет, — сказал я. — Ты так не умрешь. Если по вене не пускаешь, сложно передознуться.
Но она все равно заплакала, и рыдала, рыдала, рыдала, просто в три ручья. Я был Зое даже благодарен, отчасти она это делала за меня.
Когда мы легли спать, я никак не мог успокоиться, пялился в темное окно и ждал, когда оно будет светлеть.
Зоя вдруг прошептала:
— Васенька, мне кажется у меня сейчас сердце остановится.
И вот, не успел я опомниться, а она уже снова горько-горько плачет. Иронично, конечно, что смерть Антоши Герыча, оказавшаяся даже не целиком на совести, собственно, герыча, так на Зою повлияла.
Я гладил ее по голове, по пушистым, золотым вискам и говорил:
— Тихо, тихо, все хорошо будет. Ты не умрешь, не умрешь, малышка. Все нормально.
Но все не было нормально. И она могла умереть. Вот в чем подстава-то оказалась.
Зоя так никогда и не сказала мне:
— Это ты виноват, Вася! Это ты подсадил меня на это дерьмо! Это ты дал мне попробовать! И теперь, из-за тебя, я умру. Теперь я умру, потому что ты сделал это со мной!
Она никогда не сказала то, что я говорил сам себе миллион раз. И за это, в конце концов, я любил ее еще сильнее, так сильно, что все это уже не нужно было говорить. Оно само жило во мне и всегда звучало. Легкая, блядь, ирония.
На утро выяснилось, что Инна поехала головой. В смысле, а-ля натурель, конкретно баба психанула. Она думала, что Антоша жив.
Так и говорила:
— Антоша приедет, сам разберется, в чем его хоронить.
Ну, то есть Инна всегда была чувствительная мадам, но такого я даже от нее не ожидал. И в этом была еще ужасная, мясная, адская правда. Для нас все было так. Антошу Герыча нельзя было просто вырезать из наших жизней. И он незримо присутствовал во всем, еще по-своему жил.
И первым делом, да, насчет его похорон хотелось посоветоваться с ним.
Кого звать на похороны, вот это был вопрос. Антоша Герыч, в основном, занимался очистками кармы (и мы угорали про это, мол, очистки кармы, как картофельные очистки, шкурки судьбы), и приглашать его клиентов было бы странно. Друзей у него много не водилось. Родственников не имелось.
Короче, со всех сторон полный попадос, а мне страшно хотелось, чтобы у Антоши все прошло на славу. Это, в конце концов, последнее, что я мог для него сделать. Больше ничего не мог. Серьезно.
По итогам, набрали золотой молодежи, с которой мы зависали. Это были, в общем и целом, мои клиенты. Антоша Герыч запомнился им, по большей части, неловкостью и разговорами о смысле бытия. Мне пришлось уговаривать их прийти, и кое-кто согласился. Довольно много народу, на самом деле. Думаю, их влекло любопытство. Я имею в виду, интересно посмотреть на свою потенциальную смерть.
И страшно, не без этого.
Зоя хорошо вложилась в похороны деньгами, это было ее желание, очень искреннее, а организовывал все я. И вдруг поймал себя на мысли, что вот я и повзрослел. По серьезу прям, как настоящий взрослый человек хороню другого взрослого человека, не хомячка, не котика, а живого (нет) человека.
И мне все казалось, что это я играю, что в душе я какой-то там маленький мальчик, и круто я всех обманул, что подвязался на это дело, которое было мне велико, как давным-давно батины ботинки.
Получилось все неплохо. То есть, могло бы и лучше. Сейчас я бы Антошу отпел, но тогда побоялся соваться к священнику. Антоша ж был шизотерик, волшебник, то есть. А что-то там с ними полагалось делать, с этими волшебниками, очень плохое.
Мы его сожгли, это он так хотел. Пришлось выуживать это замечательное знание из каких-то обрывочных героиновых псевдофилософских разговоров. И я его выудил. А потом сделал, как он хотел.
Антоша Герыч говорил:
— Мне противно от мысли, что меня будут жрать черви. Хочу стать огнем.
Не все в жизни мечты сбываются, но кое-что и иногда — очень даже да.
В остальном, Антоша Герыч по поводу похорон никаких распоряжений не оставил, и я делал все по своему усмотрению. Крест ему вот поставил, красивый. Позолоченный — на свой вкус. Какой бы себе хотел.
Почему крест? Ну, русский был человек Антон Завьялов безотносительно его религиозных убеждений. И красиво. Красивее, чем камень бездушный.
Год рождения на этом кресте был выбит страшный — 1967. Я еще не представлял себе мертвецов с этим годом рождения, а с тех пор стал их замечать, то были мертвые моего поколения, принесшие весть о том, что и я по-настоящему умру. Тут вам не понарошку. Антоша Герыч, а старше меня он был всего на год, вдруг для меня мгновенно постарел. В голове не укладывалось, как можно положить в гроб человека младше сорока.