Шторы я задернул, ковер скатал и вынес в коридор, пищевой пленкой застелил пол, нашел тазики, топор, взял кухонный нож, притащил пакеты, снял люстру. Короче, подготовился хорошо. Вышла некоторая заминка с крюком. На что мужика было вешать, что могло выдержать? В итоге, пришлось идти в строительный магазин за веревками. Веревки, рассудил я, покупать не подозрительно. Не топор же беру.
Раздел я мужика, и это было странно. Вот когда есть понимание, что человек совсем точно мертвый. Ты его раздеваешь, а он вообще ни гугу.
Меньше всего мне понравилось его раздевать. Во-первых, потому что противно оно, раздевать труп, и ладно бы бабский, а тут мужик. А во-вторых, я все родинки его запомнил, карту их составил, хотя совсем, как вы понимаете, не старался. Просто так вышло.
Еще ссыкотно было, что крюк сорвется, а там, как в черной комедии, с ним и кусок потолка, и соседи заглянут вниз, увидят труп голого мужика, меня и Олега Боксера, портящего легкие с невиданным для спортсмена усердием.
Соседи еще должны быть такие приличные, знаете, с двумя детьми. Они чаек гоняли, а тут наш прекрасный и яростный мир к ним ворвался.
От этой фантазии я никак не мог отделаться, пока подвешивал мужика за ноги. Получилось, ничего не сорвалось.
— Подожди, Олег, я Зое позвоню. Она товар вместо меня привезет мужику одному.
— Давай, — сказал Олег, кивнув на телефон. Я набрал домой, Зоя взяла трубку быстро:
— Ну, ты как? — спросила она.
Как же я в этот момент ей завидовал, тому, что она дома и не знает ничего. Я сглотнул.
— Да нормально. Дела у меня тут, и это надолго. Не знаю, когда вернусь. Ты к Жорику съездить можешь? Он тебя узнает, если что.
Зоя согласилась с неохотой, я аж вспылил.
— Слушай, ну, дело горит, я точно никак не могу!
Глянул на труп и убедился — не, никак не могу, да.
Наконец, она сказала:
— Ладно, так и быть.
— Моя ты девочка! — обрадовался я.
— Угу, — сказала она, и я очень хорошо представлял, как Зоя в этот момент надула губы. — Куда там подъехать, и товар где?
Я ей все объяснил. Олег смотрел на меня очень выразительно, я сказал:
— Ну, все, целую, пока.
Была у меня какая-то поразительная фантазия, что с трупом за это время чего-нибудь произойдет этакое, и он сам исчезнет, растворится в темноте. Он, сука, остался на месте. Стоило ожидать. Я сказал:
— Ты люстру тоже в коридор вынеси, а то попадет на нее.
— Сам вынеси, — откликнулся Олег Боксер.
Ну, сука, подумал я. Ничего ему не сказал, так как моей программой максимум было вылезти из этого переплета живым.
Слез со стремянки, вынес люстру и оглядел свою работу. Мужик висел вниз головой, белый, голый, писька сморщилась, лицо спокойно и блаженно, с дыры в голове подтекает.
— Нормально висит, — сказал я.
— Тебе виднее, — отозвался Олег Боксер. Умел же он на нервы давить, этого не отнять.
Я взял нож и резанул мужика по горлу. Как кровь в тазик стекала, этого забыть нельзя. Сам звук. И как бы свиная, она стекает так же, с тем же упрямым, ровным стуком в начале и плеском в конце, но это если отвернуться. А когда смотришь, то человечья кровь кажется водопадом. Совсем не как со свиньей. Я стоял, чтоб тазик вовремя сменить, если понадобится, а писька его у меня перед носом болталась, и это почему-то было отвратительнее всего, зато хоть смешно.
Второй тазик мне не понадобился. Как только мужик перестал так неистово кровоточить, я понял, что первый этап закончен. Взял тазик, сходил опорожнить его в ванной. Думал поблевать, но не особенно-то и хотелось, да и времени терять было нельзя.
Я, главное дело, не угероинился до несознанки. Нет, конечно, я немного обезболил свою душу, но то, с каким спокойствием я все это провернул, до сих пор меня удивляет.
Я вернулся в комнату, поцокал языком.
— Самая говняная часть сейчас будет, — сказал я. — В прямом смысле.
Чтобы вскрыть его потребовалось некоторое усилие, а вместе с ним и некоторый контакт. Свинью, кстати, вскрывать тяжелее, чисто физически, а человек, он мягкий, нежный почти.
Это пиздеж, что внутренности, стоит человека вскрыть, так и валятся из него, как из мешка — картошка. То есть, они выпучиваются, особенно кишки, но их все равно приходится вынимать, залезать туда руками и вытаскивать. Они красиво переливаются, но в остальном — мерзкая мерзкость. Запах мочи и дерьма даже мощный кондей не брал, никак не рассеивал. Глаза у меня заслезились, не от излишней жалости к этому мужику, а скорее от интенсивности ароматов крови, плоти и испражнений. Красотища, нечего сказать. Висело все это словно плотным слоем кровавого тумана, я с трудом заставлял себя дышать.