В четвертый раз я шел до упора, заперся в какие-то дебри, аж в Коломенское, запутался в деревьях, едва не свалился сам. Сумку я все-таки сбросил, сел на берегу реки, в подсохшую от жары грязь, и закурил. Надо мной было мутное, как от дыхания запотевшее небо. Хотелось к нему отправить какое-то воззвание, но я не знал, какое.
Я устал физически — просто невероятно. Может, подумал я, утопиться?
Утопиться — нормальное решение, его обычно недооценивают.
Как мне было страшно, это пиздец. Только там, на берегу реки, в пустом парке, я начал это понимать. Я подумал бросить все, включая даже героин, и мотнуть обратно в Заречный, к Юречке и мамочке, туда, где меня никто и никогда не найдет.
Только подумал об этом, реальнее казалось даже утопиться.
Усталый и почти сумасшедший, я попер домой. Вернее, какой домой — к Олегу Боксеру, не к себе, конечно.
Там выяснилось, что сучара палец о палец не ударил, меня встретили пятна на полу между кусками пищевой пленки. Я обозлился на него, как на жену-домохозяйку, которая вовремя борща не налила. Хотел зарезать, но рука не поднялась — очень я устал.
Тогда я снял его майку, намочил ее и принялся вытирать ей кровь. Олег Боксер, видимо, списал это на помрачение моего сознания, потому что отреагировал вообще без злости.
Вдруг он спросил меня:
— Стрелять умеешь?
— А?
— Стрелять, говорю, умеешь? — спросил он четче.
Я махнул рукой.
— Ну, так-то из ружья.
Давно рассвело, я смотрел на бледное небо и понимал, что день будет пасмурным.
— Из охотничьего, — добавил я. — Брат учил. Он у меня афганец.
— Ничего, — сказал мне Олег Боксер, не особо меня слушая. Я вдруг понял, что он тоже устал. Даже умудрился ему посочувствовать.
— Ты научишься. Дело к тебе есть, в бригаду пойдешь. Там человеку одному хорошему нужен парень вроде тебя.
Я заржал, истерично так, по-безумному.
— Да какая мне бригада? Я ж дрыщавый.
Я как это понимал: в бригадах нужны быки здоровые, внушительные такие, чтоб все боялись.
— Не впечатляющий я.
Олег Боксер как заржет.
— С автоматом, — говорит. — Все впечатляющие. Не боись.
Я зажал в зубах сигарету, замахал рукой.
— Да не, я с автоматом не обращусь. Я его и не видел никогда вживую.
Олег такой мне:
— Научат.
Он криво усмехнулся:
— Там, в той бригаде, куда я тебя отправлю, мускулы не нужны. Нужны нервы. У тебя нервы хорошие. Там такие требуются.
— Спасибо, — сказал. — Приятно это.
А Олег Боксер мне снова:
— Ну, так пойдешь?
И я подумал: ну, что я все ломаюсь?
Мог я отказаться? Да мог, конечно, но я весь день хуярил, как проклятый, и голова у меня уже не работала.
А если бы я был свеженький, то что?
Да тоже бы не отказался, понятно, потому что ты в этом деле повязан, у тебя до определенного момента, как у давалки подзаборной во все места, у шалашовки трассовой, нет никакой возможности сказать "нет".
И ты поэтому говоришь "да".
А может все так себя оправдывают, но Бог не Тимошка, видит немножко.
Кстати, всегда было интересно, что такое с Тимошкой, что он вообще ничего не видит.
Вопль пятнадцатый: Суп с котом
А что потом? Ну, ясен-красен, что меня крыло.
Я вышел от Олега Боксера в его шмотках, похожий на ебанувшегося бомжа. День и вправду был пасмурный, небо густо затянуло облаками, но жара не спала, наоборот настал какой-то парник, а, может, мне так только казалось.
В метро я то и дело засыпал, и перед глазами у меня болталась писька мужика, которого вроде бы звали Ярослав. Сука, думал я, все, отъебись уже.
Писька! Мертвая писька!
Да ты достал.
Я прижал руку ко лбу и ощутил температурный жар. Кончики пальцев почему-то пульсировали, я чувствовал себя таким больным и маленьким. Не знаю, почему маленьким. Вот почему? Может, из-за воспоминаний о том, как дед учил разделывать свинью. И снова стало лето, и снова я разделывал свинью, но уже совсем не напоминающую деревенского хрюнделя. И как бы все похоже на детство, но вроде бы уже нет.
Отчасти стало даже хорошо. Я имею в виду, все закончилось. Больше никаких кишок, которые нужно выдирать из тела. Никакого звука льющейся крови. Никакого замаха топором. Руки были натруженными и усталыми. Я заметил под ногтем кровь, сунул палец в рот.
Меня шатало, как пьяного. В метро ко мне привязалась кучка беспризорников. Грязнощекие пацанята, не по погоде тепло одетые. Они увивались за мной с криками:
— Дядь, дай денег!
Я молчал, поэтому они не отставали. Кидались камушками мне в спину, забегали вперед, заглядывали мне в глаза. Никогда у меня таких проблем с детьми не было, а сегодня — вот. Пиздюки, они как животные. Чувствуют твою слабость.