— Я люблю тебя! Никогда больше не появляйся в моей жизни!
Выглядела она в этот момент, как сумасшедшая.
— Без тебя я не смогу забыть, — прошептала она. — Забыть про героин. Я не могу любить тебя и не любить героин. Я не могу быть с тобой и не быть с героином. Ты понимаешь это?
Я понимал.
— Тебя в моей жизни не будет, — сказала она. — Или моя жизнь будет очень короткой. Только так.
А где же была моя попрыгушка-хохотушка?
Где же она?
— Я понимаю, — сказал я. — Все я понимаю.
— Я люблю тебя.
— И я люблю тебя.
Сколько раз мы тогда эту фразу произнесли? Должна была затереться до дыр, и не затерлась. Повторяли это, как дураки, словно что-нибудь изменится от того, что я люблю ее. От того, что она любит меня.
Я думал, что разлюбил, но сейчас как никогда ясно понимал, что это не так. Что сердце мое связано с ней, привязано к ней, волочится за ней, как консервная банка за кошачьим хвостом.
Господи.
Господи, Господи, Господи.
Ее всю трясло, и я гладил стекло пальцами так, как гладил бы ее.
— Маленькая моя, бедная моя, хорошая моя, — говорил я.
— Себя пожалей, Вася, — сказала она безо всякой обиды, совершенно искренне. Зоя была уверена в том, что я умру. В том, что я умру скоро. Мы прощались навсегда в любом случае.
— Не забудешь меня? — спросил я.
— Забуду, — сказала она. — Я постараюсь изо всех сил тебя забыть.
Но, несмотря на это, мы говорили до самого конца, пока конвоирша не постучала по запястью, показывая нам обоим, что время вышло.
Зоя сначала закрыла лицо руками, ее затрясло еще сильнее. Потом плечи ее вдруг остановились, она выпрямилась и улыбнулась, как в первый день нашего знакомства, с той лисьей очаровательностью, которую в ней, отощавшей, похожей на больное животное, было уже не представить.
— Давай-ка поцелуемся, — сказала она.
— Давай, — ответил я, едва услышав собственный голос. Она прислонилась к стеклу и смешно расплющила губки, в трубке раздался сочный чмок.
— Ну, иди сюда, — сказала она нарочито обиженно, снова чмокнула стекло. Я глядел на нее бестолково, расфокусировано, очертания ее словно потеряли свою ясность. В конце концов, я подался вперед и коснулся губами стекла там, где она его касалась с другой стороны.
Это был почти поцелуй, только почти, но лучше, чем ничего.
— Люблю, — сказала она, а я сказал:
— Прощай, будь счастлива.
Мы одновременно положили трубки. Ее увели, а я остался сидеть. Моя конвоирша сказала мне:
— На выход, Ромео.
Выбравшись из СИЗО, я пошел куда глаза глядят, стараясь не оборачиваться и не смотреть на обнесенное высоким забором здание, где, как принцессу в башне, держали мою Зою.
Не было никакого дракона, а если и был, то им оказался я сам.
На едва гнущихся, затекших от долгого сидения на неудобном стуле ногах, я подошел к своей тачке и увидел, что от нее отломано боковое зеркальце.
— Сука! — заорал я. — Сука! Ненавижу!
Есть такое дело про последнюю каплю. Пошел дождь, где-то далеко рванул небо гром.
— Сука, — орал я. — Сука! Сука! Сука!
Не Зоя была сука, точно нет, а сама жизнь.
— Сука! Сучара паршивая! Ненавижу!
А Зою я любил. Любил невероятно сильно. Хотя и жаль, что мы в этой жизни встретились.
— Сука! Сука! Сука!
Я упал на траву, напоенную дождем, и стал кататься в размокшей грязи. Хорошо это, конечно, что я далеко от СИЗО запарковался.
— Сука! Сука! Сука!
Мимо меня со смехом пробежали какие-то девчата в ярких леггинсах и белых, грязных кроссовках. Они радовались дождю, глянули на меня быстро, засмеялись громче и побежали дальше, еще быстрее.
Ну, а что? Бывает такое, что человека все доебало.
Дождь надо мной лил все сильнее, я надеялся, втайне, что он у меня утопит.
Как оно, в итоге, с Зоей? Как это понимать, что мы расстались навсегда? Избавил я ее от себя, как благородный, любящий сэр, или поступил, как лютая, паскудная, трусливая тварь, и нужно было вытащить ее из тюрьмы любой ценой, даже если больше всего на свете Зоя хотела остаться там? У меня и сейчас нет ответа. Я не думаю, что он вообще существует в каком-то внятном виде.
Я еще некоторое время катался по земле, а потом грязный, мокрый и совершенно ебнутый залез в машину.
Там я сидел еще некоторое время, обтекая. В голове пульсировали мысли, которых я сам не понимал, будто бы мне как-то удалось думать на другом языке. Я откинулся назад, запрокинул голову и тихонько завыл.
Домой приплелся в таком же состоянии, в каком и вышел из СИЗО. Красавчиком, короче.
Время словно остановилось, ничего не происходило, внутри меня все замерло.