Я, грязный, как был, поплелся в комнату, к телефону.
— Ты нормально вообще? — спросил я, глянув на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрел истощенный и совсем незнакомый молодой человек с горящими, темными и чужими глазами.
— Ну, нормально, — сказал я.
Набрал Олега Боксера. Он к телефону не подошел, я повесил трубку и два часа просидел на кровати, глядя в небо за окном. Потом снова взял телефон и еще раз набрал номер.
— Але? — сказал мне Олег Боксер. Я подумал: как ты, сука, ошибся, когда говорил о моих хороших нервах. Проебался по полной. Даже думал это сказать, но сказал почему-то:
— Был у Зойки на свидании. Она меня сдавать не будет.
— Да ты этим и не занимаешься больше, — сказал мне Олег Боксер с его излюбленным психопатическим смешком. А я думал, он забыл.
— Она сядет, — сказал я.
— В смысле? — спросил Олег Боксер. Я кратко обрисовал ему ситуацию.
— Ну и дура, — сказал он с уважением. А я обнаружил, что Олег Боксер, в этой ситуации, самый близкий мне человек во всем мире. Ну, то есть: Зоя в тюрьме, Антоша в могиле, даже Инна в психушке. Вот как нас жизнь раскидала.
— Да, — сказал я. — Ну и дура. Ладно, но мне-то что делать?
Я спрашивал у него об этом в каком-то экзистенциальном смысле, спрашивал огроменную, на самом деле, вещь. Мне было интересно, как жить дальше, а ближе Олега Боксера никого не было. Я ему доверился.
Но Олег Боксер нихуя не понял. Он сказал:
— Ну, вдруг колоться начнет. Тебе бы на дно залечь, понял? Есть у меня один вариант. Я пробью и позвоню тебе, лады?
Был он какой-то на редкость дружелюбный, а от этого казалось, что мы знакомы первый день. Так, типа попутчиков в поезде.
— Короче, по-любому, — продолжал Олег Боксер, как ни в чем не бывало. — Мне нужны контакты твоих ребяток, я их на другого парня перекину. А ты все. Не работаем больше с тобой.
Я заржал:
— Ты меня типа увольняешь?
— Да ты, считай, повышен. Хоть дерьмом перестанешь всяким заниматься.
— А чем я буду заниматься? — спросил я. Не, ну, без наивняка, я примерно понимал. Но мне хотелось послушать ответ Олега Боксера.
— Реальными делами, — сказал Олег Боксер. — Все, на телефоне сиди. До созвона.
Слова Олега Боксера очень глубоко запали мне в душу, поэтому я просидел еще полтора часа на одном месте, пока он не отзвонился мне.
— Собирайся, в Балашиху поедешь. Там тебя ждут.
Он продиктовал мне адрес, который я записал на ладони.
— Кто ждет? — спросил я.
— Мужика Гриша зовут.
— Понял.
Я положил трубку. Надо бы собирать вещи, вот что я подумал, но так влом было, если честно. Я упал на кровать и стал смотреть в потолок. Пришел Горби, лег мне на грудь и принялся мурчать. Я тогда подумал: еб твою мать, какой же ты котик у меня хороший, как повезло мне с тобой.
Говорят, коты всегда ложатся на больное место. Если так, то Горби все правильно угадал — сердце мое было больным.
Ну и все, крыло меня, наверное, еще часок, а потом я осторожненько ссадил Горби на кровать, он раскрыл блестящие глаза, глянул на меня.
— Все, — сказал я. — Спасибо, братан. Пошли собираться.
Я знал, что это место проебано, что я прощаюсь с ним навсегда, и понятно было, что я стану скучать. Не, ну, без вопросов, в такой напоенной светом, как старая картина, комнате я больше не просыпался никогда в жизни.
Я собрал свои пожитки, взял своего кота, завернув его в куртку, чтобы уберечь от дождя, оставил баблос хозяйке за весь следующий месяц и вышел из квартиры. Я еще глянул на обитую дерматином дверь, словно как-то я мог проснуться неделю назад и исправить все свои нынешние ошибки.
Горби сидел спокойно, рубил, что дела у нас с ним плохи.
— Интересно, — сказал я, поцеловав Горби в ухо. — Гриша этот, он животных любит?
Горби мяукнул, потом зевнул, обнажая острые, похожие на толстые иголки, зубы.
Я поскреб по дерматину на двери — на удачу, ну и пошел вниз. Сердце у меня разрывалось, но как-то беспредметно, скорее, даже от всего на свете, чем от чего-то конкретного.
В машине я тоже сидел долго, пялился на россыпь золотых окон. Мое было черным.
— Ну, лады, — сказал я. — Кончай херней страдать.
И я кончил страдать херней, завел машину и поехал в глубокую подмосковную ночь.
Дорога ложилась под колеса ровно и классно, ночная поездка меня даже маленько успокоила. Нет, я и заебался изрядно, но в то же время как-то пришел в себя. Горби стоял на заднем сиденье, уперся передними лапами в окно и смотрел, как выглядит мир за пределами квартиры. Иногда он растерянно мяукал.
— Да, — сказал я. — Я тоже ничего не понимаю тут. Только не обоссысь, я тебя умоляю.