— Это пройдет все, привыкнуть надо, и как по маслу пойдет.
Он глядел на меня, сине-белого ото всей этой хуеты.
— Чаю, может, тебе? — спросил он.
— Ага, — сказал я. — Круто б чаю, спасибо, блин.
— Сладкого, наверное, надо, — задумчиво продолжил Гриня Днестр, как бы себе самому это говоря. И я понял, что он ко мне привязался уже, потому что я нуждался в помощи, как его брательник когда-то.
Но мне, ей Богу, было так плохо. На самом деле — все скручивало внутри, кишки, будто в узел завязались, честно-честно. Отстой, конечно, полный, и жутко тоскливо, что убил я людей просто так, нисхуя прям. На войне, Юречка мне говорил, это тоже тяжело, но там хоть веришь во что-то.
Так быстро все случилось, и так беспонтово, но я чувствовал, что изменился весь. Какой-то в этом был сперва животный ужас, в том, чтобы лишить жизни человека. Он же разумное существо, и вот я нажал на курок, и все — исчез человек, я уничтожил какую-то невероятно огромную вещь, которая у него в черепной коробке скрывалась, но была много, много больше нее.
То есть, кто-то ж говорил, что один человек — это целый мир. Не? По-моему, говорил кто-то. Это я тогда думал, что три мира уничтожил человеческих. А они, можно сказать, каждый с мой собственный.
В общем, блевало меня от этих мыслей и живот крутило со страшной силой. Хорошо, значит, что не запомнил я лиц их, а то бы были кошмары. Страшных снов у меня вообще не случилось, я только просыпался часто, и казалось мне, что я не могу дышать, но это я не знаю, почему.
Гриня меня жалел. Он тогда почему-то решил, что я человек добрый. Это вообще никогда так не было, ну, мне кажется. Просто на физическом уровне у меня к убийству тогда проявилось отвращение. Вот умственно я его принимал. Ну, убил я человека, ну двоих, да хоть трех — в голове это как-то укладывалось. Вот в животе было плохо, а в голове — нормально. Как это все началось? Я себе сказал:
— Вася, это были плохие люди. Не потому, что цыгане, а как-то в целом. Они же торговали героином.
Я сказал себе это перед зеркалом, и как начал угорать нереально, чуть лоб себе не разбил.
Потом я сказал:
— Ну, и вообще, они знали, на что идут. Это же не просто так я с улицы людей убил.
Всякий раз мне нужно было немножко как-то свои убеждения подрихтовать, и вот я уже снова получался нормальный. Ну, не хороший, может быть, но как все обычные люди. Кручусь-верчусь, так жить-то всем хочется, а желательно еще и хорошо. Тут стало сложнее. Это тебе не ханкой студентов двигать, и не героин золотым деткам толкать.
— Ну, что, мужик? — спросил я. — Ты нормальный вообще?
На кухне Гриня Днестр жарил картоху, от нее исходил приятный, аппетитный запах.
Я сказал:
— Давай-ка успокоимся с тобой, а? Ты бы лучше думал о том, как тебе устроиться. Вот, надо ж расти по карьерной лестнице. А там, глядишь, этого всего и не нужно будет делать.
Я протянул руку к зеркалу и погладил свое отражение по голове.
— Тихо-тихо, — сказал я. Как это говорят новомодные психологи, регрессировал в детство.
— Вась, жрать пойдешь? — крикнул мне Гриня.
— Да, иду сейчас, подожди!
На кухне Гриня в фартуке стоял, просто мать, какой у меня никогда не было, ха. Сел я за стол, картошка так одурительно пахла вообще, и очень мне ее хотелось. Тут Гриня кетчуп взял, стал брызгать на картофанчик.
— Так оно вкуснее.
Но я сразу вспомнил длинные, блестящие в электрическом свете пятна крови. Ну, я бегом в сортир, и там меня сблевало. Может, реально траванулся я чем, кто ж теперь разберет. Тем более, что потом оно легче пошло. Людей, в смысле, гасить.
Во второй раз мы на дело поехали через неделю. Там нас заранее предупредили, что все будет, и последние три дня перед событием, мы с Гриней, Серегой и Саней жили на съемке в Бутово. Эту по-спартански пустую трешку называли постной, потому что в ожидании дела здесь нельзя было ни бухать (по вполне понятной причине), ни баб водить (потому что братва народ суеверный), так что мы целыми днями играли в карты и курили.
Раз в день приезжал Смелый.
— Ну, чего, братва, пельмени жрать будете? — спрашивал он, даже если приносил вовсе не пельмени. Какая-то у них была такая шутка, что ли.
Кроме как пожрать, он приносил проставиться. Сидели мы все, кроме Грини Днестра, он наркоту не признавал. Смелый привозил нам ровнехонько столько, чтобы хватало перекумариться, без излишков.
— Удолбанные автоматчики, — говорил Смелый. — Это самое то. Страха у них нет, жалости тоже, думают мало. Гриня, вмазаться не хочешь?
— Да на хуй пошел, — говорил Гриня, и все угорали.