Вадик нахмурил брови, глянул на меня с недоверием.
— Человека сегодня мочканул? — спросил меня Вадик.
— Не без этого, — ответил я, улыбаясь. Мне уже чисто из спортивного интереса хотелось найти с ним контакт.
— Тогда какой ты добрый? — спросил Вадик, посмотрев на меня ясными, голубыми глазами, неожиданными на этом непропорциональном, изможденном лице.
— Слушай, — сказал я. — Ты всегда такой сидишь, ну, знаешь, мрачно бухаешь, и все такое прочее. От тебя слова не дождешься.
Вадик закурил, не предложив мне сигарету. Дело было дорогущем рестике, Смелый с Серегой вместе щипали официантку, Гриня заснул в лобстере, а Вадик вот ни к еде, ни к бабе даже не притронулся.
— Урод ты, — сказал мне Вадик. — Вот ты кто. И я урод.
— Это да, — сказал я. — Согласен с тобой.
Я плеснул в шампанское водяры, покрутил бокал с видом опытного сомелье.
— А? — спросил Вадик, от неожиданности одна его бровь устремилась вверх. Я вспомнил Маргариту Леонидовну.
— Согласен, говорю тебе. Люди вообще все уроды.
Я оттянул от Грини тарелку с лобстером, принялся отрывать кусочки белого, сочного мяса.
— То есть, человек, которому убить другого человека, все равно, что подтереться, будет мне говорить, что люди — уроды? — уточнил Вадик. Я залповым выпил свое "Северное сияние", закусил лобстером.
— Как вид, — пояснил я. — Поэтому их не жалко.
Вадик скривил губы.
— Не жалко их тебе, потому что скотина ты.
— А ты? — спросил я.
— И я скотина. Только прикрываться этим не надо, понял?
— Да ладно тебе, братан.
— Я тебе не братан, — ответил мне Вадик, снова вперившись в меня взглядом.
Я б мог взвиться, начать, там, в стиле Сереги, мол, что ты попутал, все дела, берега совсем потерял, пойдем выйдем, но я сказал:
— Блин, ты извини, кроме шуток. Я реально иногда бываю очень тупой, ну и тяжелая это работа, какое-то сердце плохое становится. Как-то я это цинично сказал и неправильно.
Теперь обе брови Вадика поползли вверх. Он взял бутылку спирта "Рояль", плеснул себе в рюмку, разбавил водой из графина.
— Странный ты. Я думал, ты из живчиков.
Слово "живчик" Вадик выплюнул с презрением, и я так и не понял, что он под ним подразумевал.
— Ты, кстати, — сказал я. — Вместо хорошего пацана тут. Он был нормальный, контактный, поэтому тебе тяжко придется с таким характером у нас.
— Типа проучить меня решил?
Он усмехнулся, причем так странно, резко, конвульсивно, как по неврологии, вздернув одну сторону рта.
— Не, — сказал я. — Переживаю, на самом деле. Ну, как тебе тут будет. Лобстера хочешь?
Тут Вадик как заржет.
— Да ты внутри хороший парень, — сказал я. — Уверен просто.
— А ты внутри плохой? — спросил он. Но Вадику было не сбить меня:
— Тебе тяжело сходиться с людьми, это нормально.
— Психиатр, бля, иди кого другого полечи.
— Да подожди, я…
Был бы я трезвый, сразу бы просек, что выбесил его, а так мне все было похуям. И тут он мне как вмажет. А Смелый потом нам обоим пизды вставил, конфликты он не любил.
Но я от этого подумал, что Вадик человек мыслящий, разумный, хоть и ершистый. У меня было невероятное желание с ним заобщаться, узнать, какой он человек на самом деле, что по-настоящему любит, что скрывает. Он меня, в некотором роде, даже восхищал этой своей бескомпромиссной честностью. Казался этаким благородным убийцей, ну, типа там человек с идеей, не просто так, с духовной драмой. Погряз просто в дерьме, как, не знаю, в кино бывает, что не можешь сжиться с тем, в чем живешь. А в жизни ведь обычно можешь.
Я всегда Вадику радовался, старался его не доебывать, но иногда с ним заговаривать, ну и тем самым выйти на контакт. Не особо получалось, но я прям пытался. Это меня, в общем, даже развлекало.
После нашей с ним драки, когда мы с Гриней похмелялись дома, Днестр сказал:
— Да ты его, так сказать, видишь, не как он есть. Он ж простейшее.
— Да не, — сказал я Грине, вытянув ноги перед теликом. — Он человек сложный. У него душа.
— А у нас с тобой что, не душа? И мы что-то на людей не бросаемся.
Я сильнее прижал к щеке фарш в блестящей синей упаковке. Он потихоньку подтаивал, и держать его было неприятно, помимо того, что задолбало.
— Бросаемся, вообще-то, — сказал я. Мне пахло мясцом, неприятная нотка все время вкрадывалась в нос. — Слушай, по-моему, он испорчен.
— Ну и выбросим. Сначала держи, чтобы отек спал.
Ох, Гриня, Гриня. Мудрый человек. Зачем человеку дается мудрость? Не чтобы он был счастлив, это безусловно.
— А про людей, — сказал Гриня чуть погодя. — Это точно.