Но это все о смерти. Что касается любви, то я никак не мог забыть Зою. Наяривал хуй под порнуху, чуть не плача, все мне светлый образ ее приходил. Нет, с живой бабой еще можно было забыться, она же и пахнет по-другому, и двигается, и голос, и вообще, но одинокими вечерами, когда Гриня храпел в соседней комнате, а я совал в видак порнушку, тогда просто ужас наступал.
Я ее помнил до самой последней родинки, и всякий раз, когда я думал о какой-то абстрактной женщине, это оказывалась Зоя. Никак не шла у меня из головы. Уже и я был другой, и Зоя села (я дознался у Боксера через Вано, веселого грузина, который работал на Олега вместо меня, и у которого я, по иронии судьбы, покупал героин), а все равно я тосковал о ней, болел всякий раз, когда думал, что мы не увидимся.
До сих пор лучше всего мне было засыпать, представляя ее запах, воображая, что нос мне щекочут волосы на ее затылке.
Настоящая любовь нужна, чтобы расставаться, мне так кажется. Иначе почему она тогда острее, когда нет уже рядом того человека?
В общем, я уже думал, что так будет всегда. Если после Люси я в любовь верить перестал, то после Зои наоборот любовь стала реальной реальностью, и от нее было никуда не скрыться.
Баб, при этом, всегда было в достатке, и за деньги и просто так, задарма. Они нас любили, может, романтику свою находили, а, может, им нравилось вкусно кушать. Глядели девчата с восхищением, не обязательно было даже ограничиваться одной за вечер.
Они были ласковые, милые, в рот мне смотрели, совсем разные девочки, хорошенькие, напомаженные, надушенные. Но они не были Зоей. Я на них за это не злился, ну, а что? Все не без недостатков. Только и удовлетвориться нигде полностью не мог.
Потом мы стали наведываться в один и тот же рестик, уж больно там вкусно кормили, и девочки тусовались сочные, веселые. Рестик назывался "Отель "Калифорния", и мы все время про это угорали, мол, он и рестик, и ночлежка.
Однажды Вадик сказал:
— А песня-то стремноватая, на самом деле.
Для Вадика это было проявление невероятного дружелюбия, и я спросил:
— В смысле?
— Ну, — сказал он неожиданно беззлобно. — Песня такая есть, "Отель "Калифорния". Там про одиночество. Сначала все хорошо и шикарно, а потом становится понятно, что отсюда нельзя выйти.
— Похоже на жизнь, — сказал я.
— Да не умничай ты, — отмахнулся Смелый. — Нормальное место, тусовое.
Я решил еще расспросить Вадика про "Отель "Калифорния", может, у него и сама песня есть, но забыл.
В нашем рестике все реально было шикарно, настолько, что оттуда даже выйти можно было, причем со свистом — очень суровые стояли охранники, боксерские рожи. Но нам они прощали все, может, со страха. А я не привык, что меня боятся двухметровые лбы.
Мы кутили до черных мушек перед глазами, до полной несознанки, и она всякий раз присоединялась к нам где-то в середине, когда мы были уже хорошие, так что я долго не мог запомнить ее имени.
В итоге, я как-то попросил ее записать мне где-нибудь, она взяла у официанта ручку и вывела прямо у меня на лбу: Лара.
Лара была старше меня на год, может, на два. То есть, по меркам шлюхи давно вышла в некондицию, но дела у нее шли прекрасно. Я имею в виду, в ней что-то было. Ну, знаете, она не выглядела такой роковой женщиной, какую себе представляют люди. Она не была красавицей, не красила ногти кровавым красным, если и говорила с хрипотцой, то скорее потому, что голос у нее был прокуренный. Она была чем-то похожа на Патрицию из "Греческой смоковницы", которую мы с друзьями не раз смотрели в душном видеосалоне в Ебурге. Что-то было в разрезе глаз, в прическе, может, Лара специально так стриглась даже, не знаю.
Она умела поддержать любой разговор, бухала за наш счет крайне ненавязчиво, почти не пьянела, а отсос делала по полной программе в любом состоянии.
Но влюбился я в нее не поэтому.
Однажды, когда мы повезли ее на квартиру к Сереге, в тачке она уселась именно у меня на коленях, мне это, конечно, страшно польстило.
— Хочу, чтобы ты был первым, — сказала она. И впервые за огромное, огромное время что-то у меня полыхнуло личное к девушке.
Прямо на кончике носа у Лары был маленький шрам, похожий на оспинку. Когда я коснулся его, она отвела мою руку.
— Это что? — спросил я.
— Ожог от сигареты, — сказала она. — На любой работе свои риски, правда?
Она чуть растягивала гласные, думала, наверное, что получается сексуально, но было только смешно. Эта привычка, однако, придавала ей такой живости и очарования, что я до сих пор слышу в голове ее голос.
Пользовать одну бабу на всех даже в презервативе мерзковато, если ты достаточно трезв, и абсолютно по кайфу, если ты в жопу пьяный. Тогда наоборот есть в этом что-то первобытное, животное, когда она одна, а ты с ней не один. Тогда это даже какое-то соревнование, и на то, как в ней скользко от других мужчин, даже особенно не обращаешься внимания.