Вечером пришла Лара, мы сидели на кухне и смотрели друг на друга. Я сказал:
— Завтра уезжаю в Чернобыль.
— Что? — спросила она.
— В Чернобыль, говорю, уезжаю завтра. Не совсем в Чернобыль, но в зону. Там один мужик, ему надо башку отколупать, понятно?
— Ты же там заразишься, — сказала мне Лара. Спокойно, без волнения, но с каким-то таким теплом, что мне захотелось остаться.
— Да не, — ответил я. — Потом помоюсь и нормальный буду. Все равно ты меня не трогаешь.
Она засмеялась:
— Но ты же не из-за этого, Вася.
— Не, — сказал я. — Профессиональные амбиции. А как ты думаешь, там как?
— Ну, — сказала Лара, размешивая сахар в кофе. — Пусто. Нет никого. А вещи есть.
— Как могила наоборот, — сказал я.
— В смысле?
— В могиле есть человек, а вещей нет. А тут наоборот вещи есть, а человека нет.
Она засмеялась, а потом посмотрела на меня очень внимательно.
— Береги себя, хорошо?
Уходя, она меня перекрестила. Гриня сказал:
— Да ничего страшного там нет, врут это все. Уже давно выветрилась радиация. Это в восемьдесят шестом там вдохнешь, и все, и в аут сразу. А теперь уже можно дышать, только воды и еды с собой возьмите.
Гринька меня как-то подуспокоил, и мы разошлись спать. Но стоило мне закрыть глаза, как возникла перед ними фоточка, увиденная когда-то, глобус на фоне опустевшего школьного двора.
Вспомнилась и глупая фразочка: на одну точку меньше стало на карте.
Да нет, подумал я, когда это прочитал, на карте все по-прежнему. Это нас там больше не будет, а с картой все оукей.
Сердце забилось часто-часто, хотелось глубоко дышать. Я подумал, что направляюсь туда, хрен знает куда, где нормальных людей больше нет, в место, где отравленный воздух. Про лучевую болезнь я читал, что кожа может слезать клочьями, это ж страшно.
Я все время чесался и представлял, как под ногтями остаются шматы моей кожи, как мясо обнажается, и мне так жалко себя было, и так страшно. Ночью часто бывает, что становишься ребенком. Было такое? Спорим, было. Ночью все маленькие.
Ну, выполз я из-под одеяла, прошлепал по холодному полу в коридор и набрал Юречку.
Хоть бы, подумал я, мамочка до телефона не дошла, а то еще объяснять ей херню всякую. Но это я мудрил, потому что, когда мамочке вообще было интересно, где я, и что со мной?
Гудок, еще гудок, тягучий, как сиропная капля. Из коридора я выглядывал на кухню, видел окно, к которому припадали замученные холодным осенним ветром ветви деревьев.
— Алло, — сказал Юречка сонно, и голос его вдруг показался мне таким родным, что чуть ли не плакать захотелось.
— Алло, — сказал я и надолго замолчал.
— Вася? Что случилось? Ты в порядке? Ты на часы смотрел? Четыре часа ночи.
— У нас два, — сказал я. — Ты опять забыл.
— Ну, да, — Юречка зевнул. — Что такое, Вась? У тебя проблемы какие-то?
— Нет, — сказал я. — Никаких проблем.
Когда я был маленький, Юречка все время делал со мной уроки, потому что мне это было совсем скучно. А если б я был умный, то где бы я тогда оказался? Здесь бы?
Вот Юречка у нас отличник, но где ему это помогло?
Когда-то, застегивая на маленьком Васеньке курточку, брат его старший, Юречка, сказал ему:
— Ты всегда можешь ко мне обратиться. Я же твой старший брат. Старшие братья нужны, чтобы помогать младшим.
Потом я узнал, что бывают исключения, а еще иногда старшие братья теряют руки и уже никому не могут помочь. Но тогда я поверил Юречке безоговорочно и почувствовал себя так хорошо.
— Ты меня любишь? — спросил я.
— Что за вопрос? Конечно, я тебя люблю. Ты из-за этого звонишь?
— Нет.
— А из-за чего? Вася, давай, скажи мне, что случилось, что ты телишься?
Всего, что со мной наслучалось, и не рассказать было. Так что я спросил:
— Браток, ты мне расскажи про радиацию?
— Что за слово такое, браток?
— Модное.
— Модное, — повторил Юречка ворчливо, и я подумал, что учителем он мог бы быть неплохим. — Что тебе про радиацию рассказать?
— Ну, вот про ту, которая есть в Чернобыле. Про ту, которая оттуда взялась.
— Радиация не взялась из Чернобыля, она есть везде. Просто концентрация разная.
Я почесал башку, покивал.
— Ну да, ну да. Так она опасная? Там, в Чернобыле. Если бы кто-то решил туда поехать, он бы там немедленно умер?
Юречка вздохнул. Вполне в моем стиле было звякнуть ему посреди ночи, чтобы спросить про радиацию просто так. Ну, в голову мне это пришло. В детстве я ужасно заебывал Юречку своими вопросами. Ну, классика. А почему небо синее? А почему трава зеленая? А почему трамвай звенит? А почему корова мычит?