Спасибо тебе, Гриня, за напутствия твои.
Серега Ромео, известный любитель женщин, тоже страшно расстроился. Он сказал:
— Какая была бабень!
Но в Мурманск со мной не полетел никто, кроме Лизки. Смелый меня отпустил без вопросов, Лара ему нравилась, может, даже влюбился немного, не знаю. Да и я был в Чернобыле молодцом, заслужил отпуск, так сказать.
А Ларино тело я видел, такая красивая, хоть и желтенькая. Я не удержался и под простыню глянул, какая она там голенькая. Любил я ее тело. Как на меня тогда дядя доктор глянул — убиться можно.
— Извините, — сказал я.
Дотронулся до ее лба, потом до щеки. Теперь я мог к Ларе прикасаться, и она ничего против не имела. Теперь была нормальная любовь. Она такая стала холодная, и, хотя я много мертвых видел, именно ее видок у меня из головы не шел.
Лицо зато разгладилось ото всякого выражения. Оказалось, что расслабленное, оно сильно отличается, настолько, что я, как оказалось, совсем не знал ее настоящего облика.
Невыносимо было за ней в морг идти, но я знал, что сам во всем виноват. Был бы Вадя жив, и с Ларой бы повидались еще раз. Поговорили бы, но тогда б я ей ничего особенного не сказал, если бы Вадя был жив.
Ну, в общем, в самолете мы с Лизой летели в том же, в котором Лара.
Я спросил у Лизы, когда стюардессы разнесли ужин в затянутых фольгой пластиковых мисочках:
— Ты что думаешь? Ну, про это все?
Лиза отколупала фольгу, обнажила пюрешку с томатным соусом и глянула на меня почти лишенными выражения, как у старушки, глазами. Она еще ни разу, с момента смерти Лары, не накрасилась и выглядела так, что сам дьявол не допер бы, что Лиза — блядь.
— Не знаю, — сказала она. — Я думаю, мы все правильно делаем с тобой. Лара бы сюда хотела. К папе.
— К папе и положим, — сказал я. — Надо будет только его поискать. Я про другое. Убила-то она себя зачем, тебе как кажется?
Лиза стала ковырять пюрешку вилкой.
— Ешь, ешь, — сказал я. — Ты ничего не жрешь. Надо есть.
Она оставила вилку стоять в пюре и потерла глаза. За окном висело черное небо, но звезд видно не было, только серую дымку облаков. Я в первый раз летел на самолете. Это оказалось классно только на взлете, потом сидишь себе и сидишь, а эта штука несется над землей так быстро, что кажется медленной.
— Не смогла в этом всем дальше, — сказала мне Лиза. — Устала просто. Знаешь, когда устанешь, иногда на все готов, лишь бы поспать.
— Ну, все, все, — сказал я. — Кушай.
В Мурманске оказалось, что предсказуемо, страшно холодно, и он был хорошо освещен, даже лучше Москвы. Уж, конечно, в условиях жуткой темноты полярной ночи, на свет не поскупятся.
— Ух ты! — сказал я, когда мы вылезли из такси, усталые после аэропорта, разогретые печкой в машине. — Мы за полярным кругом!
От моих слов отошел пар, хотя снега нигде еще не было, и в первый момент мне показалось, что в городе не так уж холодно.
— Пойдем? — спросил я. — На ледоколы смотреть? Когда все закончится.
Лиза кивнула и взяла меня за руку, совершенно по-дружески. В красной перчатке ее ручка казалась мне детской.
Мы первым делом поехали не в гостиницу, а к мамке Лары. Когда она открыла дверь, я чуть не расплакался. Лара была похожа на маму чертами, сложением. Я вообще-то сначала подумал, что это она, только постаревшая.
— Здравствуйте, — сказала Ларина мама. В руках у нее была папка с документами, за ее спиной носились дети, а, может, и внучки, две девочки лет шести-семи.
Ларина мама сказала:
— Извините, войти не предлагаю. У меня там девочки. Они не знают и незачем им знать.
Папку она протиснула нам, чуть ли не закрывая дверь.
— Подождите, — сказал я. — Лара убила себя.
— Я знаю, знаю, — сказала Ларина мама. — Еще раз спасибо вам.
Мы с Лизой остались стоять в полутемном подъезде. Сквозь маленькое окошко пробивался ледяной северный свет, пахло мусором и морем.
— Я понимаю, — сказал я. — Почему Лара себя убила.
А Лиза пнула дверь.
— Сука, — сказала она.
Похоронили мы Лару рядом с отцом. Отпевать ее было нельзя, друзей у нее тут не осталось, а мать не пришла, поэтому все быстро кончилось. Зарыли ее и все. И так споро работали мужики. Они ж не знали, на какой странице в моей жизни ставят точку.
Я решил сразу заказать эпитафию на надгробие, чтоб не жалеть потом, как с Антошей Герычем. Но что-нибудь настоящее я не мог из себя выдавить, было стыдно. Мне предложили список стандартных эпитафий, и я выбрал "голубка улетела", потому что это было хоть как-то связано с небом, которое Лара любила.