— Ну, чтоб не соврал, — засмеялся Армен.
А я сказал:
— Ладно, признаюсь, немножко я приукрасил. Но как ты насчет встретиться, побазарить?
Армен помолчал, раздумывая. Было в нем наряду с его веселой живостью какое-то нереальное спокойствие, как у тысячелетних гор, вообще никакой суеты — всегда Армен располагал всем временем мира. Мне этого было не понять, я жил в маленьком мирке, который быстро заканчивается, и эти восточные штучки точно не для меня.
— Где встретимся? — спросил я быстро. Терпения у меня не было уже. Армен сказал, наконец, так живо, словно никакой паузы не случалось.
— Давай встретимся.
Назначились, попрощались, и я стал думать, как бы так Армена уговорить мне помочь. Ну, конечно, я собирался предложить ему бабла, но разве этого достаточно? Бабло это приятно, конечно, но это вещь проходящяя, а я хотел предложить Армену что-нибудь вечное. Например, снова ощутить себя героем.
Как вам такое, а? С людьми можно работать, когда знаешь их очень сильные желания.
В общем, я все почти сразу понял, как мне с ним быть, и так с себя самого удивился, что я это понял.
Встретились мы у армянской церкви на улице Макеева. Это было приземистое, вишнево-красное здание, круглоголовое, развеселое, но в то же время торжественное, грубовато красивое. Прям перед ним раскинулось небольшое кладбище, совсем уж рядом, оно ничем не было отгорожено от церкви, а церковь — ничем от него не защищена. Было в этом что-то зловещее для русского человека, а армяне, видать, смотрели на такую планировку спокойно. В принципе, правильно. Что толку, все еще смешаемся однажды, живые с мертвыми, так говорят.
Армен встретил меня радостно, мы обнялись, но я был старательно рассеян, чуть расфокусировал взгляд, отчего контуры у вещей изменились, расплылись.
Армен пошел к воротам, указав на скамейку. Я остановился, спросил:
— А нормально, если я?
Армен улыбнулся.
— Конечно, пойдем. Тут хорошо, спокойно беседовать.
Но я-то знал, о чем мы будем говорить, спокойно мне не было, я глянул на небо, ища Бога, который готовится запульнуть в меня молнию. С трудом, ощущая тугой комок в горле, я шагнул за ворота. Даже воздух, казалось, чуточку изменился — святые места это умеют. Он стал разреженным, как на большой высоте, и я хватал его по-рыбьи жадно и быстро.
Про рыб ведь странно, да? Они не могут жить на воздухе, как мы — в воде. Как оно все устроено-то. Я тогда об этом подумал, когда мы уселись на скамейку, и надо было уже говорить.
Никак нельзя было покурить, я глядел на бледное солнце, прищурив один глаз.
— Я заплачу тебе сколько угодно денег, — сказал я нарочито быстро. Надо сказать, что вообще-то каждым жестом своим, каждым движением, всяким выражением лица — я всем играл и отдавал себе в этом отчет.
— Так, — Армен положил руку мне на плечо. — Не надо о деньгах. Ты лучше скажи, что случилось.
Его трещотный южный акцент показался мне на редкость благозвучным.
— Подожди, — сказал я, заглянув ему в глаза. — Я реально, ну, я не знаю, я тебе не должен этого всего говорить, ну, чисто между нами с тобой, а?
Армен серьезно кивнул, и я сказал:
— Я встречался с одной женщиной, ее звали Лара. Нет, вообще не с этого надо начать. Слушай, меня жизнь в такое место занесла, ты не поверишь.
Я уперся взглядом в землю, валялся одинокий белый лепесток, с кладбищенского букета, небось, ветер унес его у меня из-под ног, он проскользнул сквозь сердцевину кованной розочки в могильной ограде и опустился на свежую горку земли.
— Я в бригаде, — сказал я, кусая губу, нарочито понизив голос. Армен вскинул бровь, выражая неудовольствие.
Я развел руками, заговорил еще быстрее:
— Ну, вот так, так получилось. Пожалуйста, давай вот сейчас без этого. В общем, Лара, она, ну, бл…
Я глянул на золотой крест, венчающий верхушку алой церковки.
— Проститутка, — поправился я. — Да, но я ее любил. Всех любят, и таких. В общем, из-за моего бригадира, она покончила с собой. Я не знаю, что он там с ней сделал, правда не знаю. Меня он тогда отправил подальше, там какая-то очень страшная история вышла, мне рассказала ее подруга, Лиза. Да неважно, как ее там.
В общем, залил я ему все это, даже чуть не расплакался, по итогам, потому что Лару вспомнил, потому что вспомнил ее мертвую и могилу с волной в далеком Мурманске. Я утирал подступившие слезы, а Армен долго молчал.
Я знал, что он купится. Армен тосковал, он хотел быть героем, защищать слабых. Он сам мне говорил об этом, когда я отмеривал ему ханки.
Мне было стыдно перед Божьим домом так по-сучьему лгать, но, в то же время, я чувствовал, что церковь поблизости подкрепляет мой рассказ, дает ему дополнительную силу. Некоторые ведь думают, что, если врать у церкви — язык отвалится, что это никак нельзя сделать.