Даю один интересный совет: можно, если у тебя совести нет. Тогда вообще все можно.
Я еще долго рассказывал свою историю, кое-где она была правдой, кое-где — наглой ложью, кое-где — небольшим преувеличением. Центральным тезисом все равно было мое желание отомстить за Лару, к которому я возвращался снова и снова.
Я любил ее, и в то же время я использовал ее имя, прожевал его и выплюнул. Ну, вот так.
Армен не щурясь смотрел на солнце между серых туч. В этот момент он напоминал рабочего мужика с картин, висевших всюду, когда я был маленьким. Это вроде как называлось "суровый стиль", излет соцреализма, как недавно выяснилось. Мрачные рабочие с серьезными героическими глазами, глубокие тени и однообразные пейзажи сложных для жизни земель.
Наконец, я закончил. Армен сказал:
— Послушай, я…
И в тот момент я реально не знал, что Армен ответит. Вся моя судьба решалась в эти секунды. Я видел, что и сам Армен не знает. В нем боролся человек, крови с которого было уже достаточно, и человек, который не мог оставить в беде ни друга, ни даму.
Наконец, он сказал:
— …тебе помогу.
Я выдохнул.
— Прости, — сказал я. — Прости, Армен, что свалился, как снег на голову. Любые деньги, брат, любые деньги.
По итогам, все это удовольствие обошлось мне почти бесплатно. Заплатил исключительно за расходники.
Пока Армен готовил эту штуку, я все время сидел рядом с ним, мне хотелось понять, как это происходит, ну, и научиться. Учиться — всегда пригодиться. Часто он поручал мне работу, требующую строго двух рук.
Сначала я тупил по-лютому, пока Армен объяснял мне что-то хитроумное про инициирующие заряды, про схемы подрыва, про запалы разных видов. Я вдруг понял, что самим делом Армен ужасно увлечен, ему нравилась механика, он был влюблен в то, что создавал. И поэтому, может быть, бомба удалась на славу.
Армен научил меня с ней обращаться. Примерно в это время яростная увлеченность, с которой он делал бомбу, спала, и он, вроде как, даже совестью немного мучился. Ему нравилось создавать эту штуку, но, как только она оказалась законченной, он сразу вспомнил, для чего она предназначена.
Он сказал:
— Вот так ты ее активируешь. Как только сядут батарейки, рванет. Это плюс-минус двенадцать часов.
— Понял тебя.
Армен поглядел на меня странно, его темные, красивые, как у святого, глаза стали на секунду, как у святого же, и печальными.
— Ну, давай.
— Спасибо тебе, — сказал я. — Если про деньги передумаешь…
Но Армен только махнул рукой.
Мы как-то суматошно попрощались, и я знал, что больше его никогда не увижу, что он не захочет со мной разговаривать. Но оно того стоило.
Как же мне ссыкотно было спать в одной комнате с бомбой, но, в то же время, я так боялся оставить ее без присмотра. Хоть она и была надежная, всегда оставался шанс, что рванет, ну, просто так, ну, вот взбрело ей. Каждый день я просыпался от кошмара про стену огня, про невероятный жар и, даже оказавшись в прохладной, темной комнате, не верил себе.
Казалось, что это-то и есть сон, а вот пламя — реально. Реальнее реального.
Но к тому моменту, как мне представился случай ее использовать, к бомбе я уже почти привык. Стала родная, даже отдавать жалко было.
А случай был примечательный: день рождения Сереги Ромео.
Ради этого дела я аж перестал колоться. В рестик пришел на лютых кумарах, всем сказал, что гриппую, и от меня шарахались, как от сифы.
— Ты давай не зарази меня, — смеялся Смелый. — А то у меня сын мелкий, жена прибьет, если хуйню в дом притащу.
А я смотрел ему в глаза, в совиные глаза, которые скоро перестанут существовать, улыбался, смеялся, отшучивался и знал, что я убью его. Это было не как с Вадиком, про Вадика-то я даже не догадывался.
Аппетита у меня не было, но пил я по-скотски, до ужаса много. Это все нужно было для того, чтобы просто на Смелого смотреть.
Но это пиздеж все-таки будет, если я скажу, что не чувствовал над Смелым власти, что в глубине души не ощущал, как приятно тянет меня эта ноша. Дорога в ад была местами просто изумительна хороша.
Как мои китайцы из общаги старательно перебирали зернышки риса, так я перебирал свои обиды на Смелого, потому что я боялся дать слабину. Я надеялся, что обид наберется достаточно, но вышло так, что Смелый был, конечно, жадная сука, но особых грехов (кроме убийств, ну да) за ним не водилось.
Нормальный мужик, если уж так-то.
Мне было плохо, без шуток, Гриня все спрашивал, не хочу ли я домой. Когда он нажрался в дугу, я, поймав момент, вытащил у него из кармана ключи от тачки.