Мы как раз въезжали на Рублевку, снегоуборочные машины расчищали дорогу, и нам пришлось чуточку подождать.
Как же давно я тут не был, и все изменилось невыразимо.
Больше и роскошнее стали дома, превратились в особняки самых экзотических форм и расцветок, растянулись невероятно гаражи, выросли заборы. Не было больше той наивности, которая меня первым делом поразила, когда мы, еще с Антошей Герычем, начали наведываться на Рублевку.
Как-то окончательно эти люди стали далеки от народа, сами участки, казалось, вымахали, отдалили друг от друга дома.
Мне вдруг вспомнилась та красивая, снежная зима, Новый Год, проведенный с Зоей. Я тогда еще не был убийцей, и вообще мне теперь казалось, что то какой-то совсем другой человек, едва ли мы с ним в чем-либо уже сходились.
Я вспомнил высокие сугробы и Зоины раскрасневшиеся щеки, большие звезды на прозрачном небе. Такой я был счастливый. Почему человек в жизни счастливый так мало раз, так редко? Если б побольше давали счастья, может, как-то мы стали бы лучше, жалостливее.
Человека же нужно сначала самого обласкать, чтобы он других жалел. Дать ему поесть, поспать, потрахаться, погреться, и он ведь оттает.
Ну, пока еще не поздно. Про себя я уже не был уверен. Но чтоб вообще, в среднем, люди добрее стали — этого хотелось.
Я разглядывал особняки. Окна одних были слепые и черные, в других горел свет, но холодный и чужой. Может, так казалось просто потому, что далековато местные порядки отстояли от меня.
Столько всего было, будто историю тут собрали: почти средневековые замки, дворцы типа питерских, изысканные английские особнячки с привидениями, американские журнальные домики, под русскую деревню домищи, короче, кто во что горазд, кому чего от жизни надо.
Только какая-то бездушность, выхолощенность и омертвелость почти во всех этих постройках виделась общая.
Не знаю, как-то без любви все это было сделано. Но зато с фантазией. Это потом все пришло к одному, более или менее, образцу роскошного дома, который расползся по всей Рублевке, а тогда такое настало время — все мечтали.
У Марка Нерона дом был небольшой и не очень обычный. Как-то это Нерон обозвал, динозаврское такое слово, периптер, или типа того. Он даже сказал "под периптер", и этот предлог странным образом сделал словечко еще труднее для запоминания.
Короче, там были колонны со всех сторон, что-то греческо-римское, белое, как от палящего солнца.
— А что такой маленький? — спросил я, когда мы заезжали во двор.
— А у меня комплексов нет, — заржал Марк Нерон.
В гараже у него стояли сплошь мерсы, бэхи да феррари, видать, на выход. Дорожки были аккуратно и старательно очищены, сад, запорошенный снегом, казался заброшенным. Трехуровневый фонтанчик сдох на зиму, тонкая пленочка воды на дне большой чаши превратилась в лед.
— Красотища, — сказал я. — Если так-то, конечно.
— Особенно летом. Сейчас-то мы в Москве живем.
Я залюбовался всей этой экзотичностью форм, но внутри оказалось еще пизже.
Я даже на какое-то время забыл о том, что плохо себя чувствую, это стало такой неважной, маленькой, глупой деталью по сравнению с тем, что видели мои глаза.
Ну, только представьте себе все эти стены во фресках и мозаичные полы, всю эту нереальную, древнюю красоту, которая вдруг скинула старую кожу, обновилась, восстала из пепла, воскресла.
На фресках, как живые, распушили удивительные хвосты павлины, лозы обвивали корзины с фруктами, из золотых чаш вырывались диковинные растения. Цветы, птицы, рыбы — все так смешалось, что мне казалось, будто я очутился в раю.
Под ногами золотилась мозаика, с которой смотрели на меня охотники и жертвы.
— Римская мозаика, — сказал мне Марк Нерон, когда я заворожился. — Двадцать три оттенка золотого. Почти как в Софийском Соборе. Там двадцать пять.
— Ни хера себе.
— Я изначально хотел флорентийскую мозаику с заирским малахитом, но мне не понравилось качество камня.
— А я думал, ты решил поменьше выебываться.
Шутка была на грани, я сам это понимал, но Марк Нерон засмеялся. Я глянул на мраморный бюст в углу прихожей. Ну, хотя прихожей это все язык не поворачивался назвать, или коридором, там. Это был зал, я думаю.
— Ты свой, что ль, заказал? — спросил я, указывая на бюст.
Те же самые идеализированно ровные, мужественные черты, те же самые аккуратные кудри.
— Нет, — засмеялся Нерон. — Но это тоже Марк. Марк Антоний. Жена тоже говорит, что похожи.
Колоски на мозаике под ногами были такие реалистичные, что я боялся на них наступать.