Мы поднялись по широкой лестнице, и Марк Нерон отвел меня в свой кабинет, намного более классичный, разве что пол тоже был мозаичный, но в остальном все как всегда у серьезных людей, включая стол красного дерева, полый глобус-бар и кожаный диван.
Тем ярче блестела на фоне этой стандартной темноты и суровости золотая смальта, особенно прекрасна она была в искусственном свете.
Пока Марк Нерон доставал из шкафа рюмки, а из бара — шведскую водяру, я прошелся по комнате.
Бронзовое пресс-папье в виде мертвой косули (голова болезненно откинута назад, глаза-топазы смотрят с ужасом, патинированная спина изранена стрелами) прижимало к столу конверт из-под заказного письма. Получателем значился Чеботарев Марк Владимирович.
— Смешная фамилия у тебя, — сказал я. Марк отвлекся от струйки водки, чуть не перелил, но вовремя отклонил бутылку, улыбнулся своей ловкости.
— А, — сказал он. — Это дворяне рязанские. Мы из недобитых. Все детство это слушал, так заебало, если честно.
Он улыбнулся очаровательно и просто, но в то же время я не совсем верил, что Марк Нерон собой не гордится. По-моему, его по самому себе перло и тащило во всех аспектах. С другой стороны, вся эта история явно в какой-то мере его задолбала, раз он забил себе руки синюшными тюремными наколками. По итогам, получились совсем не дворянские грабли.
Марк Нерон дал мне рюмку и провозгласил:
— Память о Бруте взывает к тому, чтобы каждый, стоящий за него, выбрал свободу.
И до меня дошло, что Брут — это ж я. Аж в глазах потемнело. А Марк Нерон сказал:
— Теперь заживете с братвой. Res publica restituta.
— Чего? — спросил я, опрокинув стопку. — Республика проституток?
Марк Нерон заржал, потом махнул рукой.
— Вот, если бы меня за фарцу не исключили, то исключили бы за сочетание этих двух цитат.
— Почему? — спросил я, хотя не был уверен в том, что пойму ответ.
— Потому что первая принадлежит республиканцам, а вторая…
— Демократам.
По-моему, Марка Нерона я забавлял.
— Главному из цезарианцев — Октавиану Августу. Кстати, я имел в виду не того Брута, если вдруг ты принял на свой счет. Но это уже неважно. Важное другое. Ты, братан, будешь крутить огромными деньгами. Распорядись ими с умом, лады?
— Лады, — сказал я. Все ж было очевидно — Марку Нерону нужен свой ставленник, безопасный, ручной бригадир. Но в обмен на преданность он обещал ввести меня в мир огромных денег и очень важных людей. Оно того стоило.
Мы выпили еще, Марк сказал:
— Пожрать Тома должна была купить. Ну, закуси какой-нибудь, я не знаю.
Я решил, что Тома все-таки скорее домработница, чем жена, задумчиво кивнул.
— Надо будет спуститься, проверить, — сказал Марк, глядя в окно, затем взгляд его внимательных глаз снова сместился на меня. — Если не будешь тупить и убиваться, будущее у тебя большое. Ты сообразительный, хороший актер, умеешь вовремя рот раскрыть и вовремя промолчать. Ты любишь убивать.
— В смысле?
Он пожал плечами.
— Без этого никуда. А ты как думал? Художнику надо любить рисовать, музыканту надо любить играть…
— Я понял.
— Мало просто уметь что-либо, как думаешь?
Он хотел меня научить. Я думаю, что это очень важно — Марк Нерон хотел, чтобы я узнал то, что знает он. Потому что, по какой-то причине, уже не знаю, по какой, он видел во мне себя. По мне, так это странно. Все-таки мы с ним происходили из совсем разных семей, и общего темперамента у нас не было, и общих привычек.
Но люди, они иногда смотрят на мир совершенно непредсказуемым образом.
Может, мне просто удалось сыграть свою роль правильно. Больше всего на свете Марк Нерон уважал себя, а, значит, мне необходимо было стать им, чтобы добиться успеха.
Перед глазами бешено заплясали черные мушки, дырочки, проеденные молью в этом прекрасном мире.
Я сел на диван.
— Ну? — сказал Марк Нерон. — Давай-ка, расскажи мне все.
— Все? — спросил я. — Да я уже все рассказал.
— Да я не об этом. Вальнул ты его славно, даже обсудить толком нечего. Расскажи мне, откуда ты такой взялся?
— А ты не знаешь?
— В общих чертах.
— Я покурю?
Боль постепенно начала возвращаться, но я пока держался и очень даже неплохо, разве что пот прошиб.
— Ну, я обычный. Как все. Родился…
— Женился, умер?
— Неа.
— Значит, пока еще не как все.
Обычно я не тушевался, рассказывал о себе спокойно и с удовольствием, но тут, перед Марком Нероном, в его роскошном доме, мне вдруг стало стыдно за себя с моей раной в боку и уродливой, постыдной жизнью.