Как ни крути, а все хуета какая-то получалась.
Честность не всегда лучшая политика, но иногда она обезоруживает, обескураживает даже, и в этом состоит ее неоспоримый плюс.
Ну, я рассказал с самого начала, про мамочку, про Юречку, про то, как загремел в психушку, про то, как приехал зарабатывать баблишко. Короче все, что вам и так понятно.
Марк Нерон слушал очень внимательно, с живым, ясным интересом. Его завораживали всякие быдляцкие истории типа моей, они казались ему очень экстравагантными, что ли.
Ну, знаете, это как то, что ослепший в течение жизни не может понять слепого от рождения, обедневший богач не поймет выросшего в нищете, ну и все такое. До какой бы степени Марк Нерон ни оскотинился, какой бандитской ни была бы его жизнь в настоящий момент, все-таки он оставался единственным сыном в благополучной, богатой семье. И до известной степени я, и такие как я, коих в нашем деле большинство, мы вызывали у него интерес. Ну, знаете, моя история — типичная история залетной гопоты под номером с шестью цифрами. Но Марку Нерону она почему-то казалась ладно скроенной, как кино.
Я, в свою очередь, восхищался в нем тем, чего не имел сам — лощеной образованностью, высоким происхождением, привычкой к богатству.
Мы с Марком проговорили почти всю ночь, когда я закончил пиздеть о себе, то стал расспрашивать о нем. Он кое-что рассказал, не столько полезное, сколько интересное.
Например, как его дедушка и бабушка спасали катакомбную, нелегальную церковь от НКВД. Я так и не понял, реально ли служили в катакомбах, или это все-таки такая метафора, но зато Марк рассказал много интересных историй об этой тайной и смелой жизни.
Все Марковы родственники, воцерковленная интеллигенция, были как минимум докторами наук, даже кандидаты считались вторым сортом. Невероятно рафинированные, невероятно добродетельные, невероятно интеллектуальные.
Я так понял, от этого Марк Нерон и устал. Ему хотелось жить какой-то другой жизнью, поэтому он и вляпался во всю эту историю с фарцой и валютой. Он сел на семь лет, родители от него отреклись. Вышел Марк в разгар перестройки, жизнь изменилась, а обратиться ему было не к кому.
Ну, вот он и крутился, как мог. Вышло вроде хорошо.
Мне хотелось слушать истории о его родственниках, такие ладные и благородные.
— Слушай, они реально жили в катакомбах? — спросил я. Нерон засмеялся:
— Не, ты чего. Это просто такое сравнение с ранними христианами. Катакомбный это как бы нелегальный.
— А расскажи еще историй!
Марк Нерон пожал плечами:
— Да сколько угодно. Меня этими историями кормили вместо каши.
Я встал, чтобы налить себе еще водки, но золотая мозаика вдруг поползла-поползла, и я рухнул на пол. Сначала я был в сознании, хотя оно то и дело от меня ускользало. Марк Нерон оказался рядом со мной, прижал два пальца к моей шее, а потом громко выматерился.
Он стянул с меня пиджак, обнажив мокрое пятно на черной рубашке.
— Хера ты. Больной, что ли?
Задрав рубашку и отодвинув окровавленную повязку, он склонил голову над раной, я сказал:
— Да нормально все, нормально.
А он только покрутил пальцем у виска и пошел к телефону. Мне стало скучно, и я вырубился. Очнулся на диване. Тело было очень тяжелым, я повернул голову и увидел на золотой мозаике, на сверкающих кусочках стекла, пятна крови. Марк Нерон стоял у окна, а над моей раной склонилась миленькая молодая врачиха.
В вену мне воткнули иглу, капля за каплей втекала в меня какая-то жидкость. Врачиха поправила капельницу и заметила, что я открыл глаза.
— Пришлось шить, — сказала она коротко. — Кто вас так?
— Лишний вопрос, — сказал Марк.
Врачиха снова послушно опустила голову к ране.
— Я себя сам, — ответил я. Марк Нерон спросил:
— Чего?
Врачиха не подняла взгляд.
— Ну, мне было плохо, — сказал я. Марк заржал, врачиха нахмурила брови. Наконец, она доклеила марлевую заплатку мне на бок.
— Вам повезло, что вы не задели печень, — сказала она. — Очень повезло. Считайте, сегодня ваш день рожденья.
— Прям полевая медсестра, а! — сказал Марк Нерон.
Врачиха принялась собирать вещи. Она нервничала, то и дело заправляла за уши волосы. У нее были ловкие, бледные пальцы, и я с восторгом вспоминал их прикосновение. Хотел было спросить, как ее звать-то, но язык не ворочался. Уже рассвело, и бледное сияние утра хитро мешалось с рыжим светом лампы.
Марк сунул врачихе деньги, потом хлопнул ее по заднице, она предпочла этого не заметить.
— До свиданья, — сказала она. Проводив ее, Марк вернулся.