Герычем Марк меня обеспечивал полностью, ему было не жалко.
— Мы так отбиваемся, и товара столько, — говорил он, знакомым мне образом растягивая слова от сладости во рту. — Что для меня это ничего не стоит.
Любил же мужик красивые жесты. Марков героин оказался такой чистый, что его нужно было на три четверти меньше, чем того дерьма, что я по вене пускал раньше. И по шарам от него давало знатно, так что башню сносило напрочь, и никакой тряски, причем никогда. Чистота, как говорится, залог здоровья.
Но такой у меня от всего был кайф, от роскошного бухла, от того, что я мог спустить в казино десять тысяч долларов, и это было досадно, конечно, но ничего, переживаемо.
Марк Нерон показал мне, как можно жить по-настоящему красиво. Я такого в своем провинциальном недогородишке представить себе не мог.
Субботние ночи мы часто проводили в стриптизке "Доллс". Мы бухали, болтали, смотрели, как в розово-фиолетовом, утробно-трупном свете вертятся бабы в блестящих трусах, зазывающе и устало улыбаются. Телочки в образах вытворяли любую херню с шестами и качелями, скручивались и выгинались невероятным образом, и у меня слюни текли, так хотелось мне все это потрогать, понюхать, облизать.
Девчоночки-официантки, которые частенько оказывались на сцене в конце смены, разносили напитки стоимостью превышающие их зарплату. Жрать там, правда, было нечего, кухня сильно так себе, но и не хотелось — совсем не на то настраиваешься, когда перед тобой на четвереньки встает какая-нибудь миловидная девчонка, и вы оказываетесь нос к носу.
Трогать как бы было нельзя, но на самом деле можно — за дополнительную плату. Еще баблишка, и можно было нюхать с их сисек кокаин. Самую капель добавить — и можно трахнуть. Еще буквально пятьдесят долларов — и трахать можно куда хочется. Мы этим обычно пользовались, потому что глядеть на девчонок и только было ужасно распалительно и, если без продолжения, обычно мучительно.
А так, в основном, сидели на удобных, пахнущих потом и духами диванчиках, подбухивали, выбирали девок на вечер и болтали. О чем только не. Я думаю, что тогда мы разговаривали обо всем: о том, зачем мы вообще на свет родились, о политике, о войне, о бабах, об искусстве (тут я слушал, скорее), о детстве (тут, скорее, слушал Нерон). Нам приходилось перекрикивать музыку, но мне тогда почему-то казалось, что более личной и доверительной обстановки для откровений в моей жизни не будет.
Я мог говорить о чем угодно, не стесняясь и не таясь. Грохочущая музыка, мягкий свет, чувственные девочки, потирающиеся о шест делали переносимой любую правду.
Однажды я спросил Марка:
— Зачем это все вообще, а? Зачем, вот, быть богатым? За этим, что ли? А высший смысл есть?
Марк как раз щупал чувствительную блондинку, она сидела у него на коленях, извивалась от прикосновений. Не особо-то ей нравилось, но она старалась замаскировать смущение под эротическую игру.
— Не знаю, — рявкнул Марк Нерон, чтобы слова прорвались сквозь музыку. Трескучий ритм трека повторял ритм моего сердца, и оттого становилось дурно. — Я долго думал! В любви!
Он стянул с девчонки трусы, швырнул их мне.
— Хотя это тоже трюизм!
— Что-что?
— Трюизм!
Я взял его девчонку за щиколотку, подтянул к себе, погладил, залез пальцами ей внутрь — она была сухая, и я плеснул ей на лобок минералки, пустил воду ей внутрь, чтобы там увлажнить.
— Я думаю, — сказал Марк Нерон. — Что никакого смысла, в общем-то, и нет. Раньше мне казалось, что можно чего-то добиться, кем-то стать, но это все такое ничто перед вечностью!
Девочка заскучала, стала утягивать у меня с тарелки картошку фри.
— Вот! Вот! И я так думаю! — крикнул я, потом обратился к девочке. — Ты ешь, ешь, все нормально. Только она не вкусная! Суховатая!
— Я думаю, смысл в том, — вдруг сказал Нерон, склонившись ко мне, так что девушка оказалось тесно зажата между нами. — Чтобы не замечать, что его нет. Придумай что-нибудь.
Я лизнул соленую от пота девчонку:
— Нашел уже.
— Ну и молодец, только это мой!
Еще как-то раз мы сидели с ним усталые и удолбанные, дело близилось к рассвету, мне отсасывала какая-то рыжуля, но справиться не могла — от героина я никак не мог кончить.
— Да бля, — сказал я. — Ты его глубже в рот возьми, ясно?
Я ел колечки из жаренного лука, а Марк Нерон залипал, пустым взглядом упершись в красный от странного света потолок.
Я легонько стукнул рыжулю по плечу.
— Ну, сильнее же.
Вообще не совсем я был прав — она очень старалась. Вдруг Марк Нерон крепко зажмурился, потом склонился ко мне и крикнул на ухо: