— Хочешь покажу, как с ними прикольнее? Сейчас фокус будет.
Так ученик, в каком-то смысле, превзошел учителя, ха-ха.
Ну, да. Тогда многие так развлекались. Если уж все можно, то вообще все, ведь правда?
Потихоньку я и к этому привык, все стало обычным, просто невероятно до какой степени.
Я иногда притаскивал девчонок своим ребятам, развлечься, меня просто прикалывало поохотиться. Ну, и для них это все тоже превратилось в развлечение. Удивительно, да? Насколько вообще грех похож на заразу. Им просто, как бы так сказать, ну, инфицироваться.
Я думаю так: грязь страшнее всего на открытых ранах. Тогда точно заболеешь или даже умрешь. Так и тут, когда тебе плохо, простым становится все: насиловать, убивать, пытать.
Не в смысле, что каждый, кому хреново, это делает, но кому плохо, тому легче заразиться. Я думаю, это вопрос гигиены скорее даже, чем какое-то там оправдание.
А таких, как я, убивать надо, в это я тоже верю.
Ну, про девчонок, как все вышло-то. Я ее заприметил с самого начала, уж больно у нее был серьезный видок. Мне она напомнила монашку, хотя и не знаю, почему. Из-за черной одежды, наверное. У нее была густая, черная коса, это мне сразу понравилось. Прямо такая, знаете, мощнявая, сразу захотелось потрогать. Фигуру я разглядеть не мог, одежда на ней была мешковатая: длинная черная юбка, черный, безразмерный свитер.
— Во, — сказал я Грине, ткнув в нее пальцем. — Такую хочу.
Гриня вздохнул, нахмурился.
— Как-то это все не по понятиям, — сказал мне Гриня, а я чего-то заржал.
— Да мы беспредельщики с тобой, какие понятия?
Гриня еще раз недовольно вздохнул, праведник, его мать, а я сказал ему, чтоб не ебал мозги и ход замедлил.
Гриня теперь был мой водила, достался по наследству от Смелого, и он меня слушался.
Я все наблюдал за ней, и мне вдруг показалось, что мы похожи: бледные, черноволосые, темноглазые, с заостренными носами. Ну, типа, не знаю, как брат с сестрой. Вот бы у меня была потерянная близняшка, я в детстве об этом мечтал и представлял почему-то всегда девочку, чтоб она, наверное, в должной мере от меня отличалась.
Я думал, мы будем дружить, ну, и у нас все будет общее, все одинаковое.
И вот я на нее смотрел, и это было, как будто мечта моя детская исполнилась, я в ее чертах очень хорошо себя узнавал, и даже странно, что мы когда-либо встретились. Так-то есть много людей похожих, это только кажется, что мы все такие разные. Но все-таки разбросаны эти люди по городам и весям нашей необъятной страны и далее всех необъятных стран.
А она вот, шла по дороге, думала себе чего-то, не обращала на меня никакого внимания. Вот бы ты была моей сестрой, думал я, как бы мы тогда с тобой дружили и радовались.
Но было как было, поэтому я махнул Грине, мол, останавливай.
Слишком она близко шла к обочине дороги, это я любил, когда так, оно удобно. Дальше все очень быстро происходило. В принципе, хватать их удобнее вдвоем, ну, вот, как мы с Марком, но и одному справиться вполне можно, риск по роже получить, правда, возрастает, но кто не рискует, тот чего-то там не пьет.
Иногда, может, люди отобьют, но это редко. Все же жить хотят, они ж не знают, есть ли у меня пистолет, есть ли у меня голова на плечах — этого никогда заранее не скажешь.
В общем, я выскочил из машины, хватанул ее, она сначала даже и не поняла ничего, ну, видать шок, глянула на меня, как будто я ей в автобусе на ногу наступил, потом завизжала, но не "помогите", а бессловесно и даже жутковато, как ведьма или привидение.
На руке у нее болталась тоненькая золотая цепочка с подвеской в виде дельфина, для ее мрачного вида — невероятно женственная, и в то же время почти детская. Цепочка эта все телепалась у меня перед носом, когда девчонка пыталась мне вмазать.
Боролась она средне, не так, чтобы, как амазонка (одна мне чуть глаз не выколола, к примеру), но и не обмякла у меня на руках, что тоже бывало.
— Тихо, тихо, — сказал я. — Нормально все, не ори, блядь.
Но мы оба знали — ничего нормального. И это, когда все сошли с ума, наверное, нормально и есть.
Короче, выворачивалась она, наступала мне на ноги, старалась ударить, но к делу этому явно была непривычная. Тут что-то хрустнуло, одна сторона мира стала розовой.
— Сука! — рявкнул я прежде, чем понял, что вдарила мне не она. Это была самая отважная в мире бабуля. Он так хуякнула меня тростью, что рассекла бровь, что-то заверещала на слабопонятном, старушечьем языке.
— Охуела, что ли?
Но в то же время, наверное, это было чуть ли не самое трогательное, не самое человечное, что мне когда-либо приходилось видеть (а я в этом не мастак). Бабуля самоотверженно кинулась защищать совершенно незнакомую ей девочку, зная о превосходящих силах противника и о том, что даже щелчок по лбу может свести ее в могилу.