— Согласны ли вы со следующим высказыванием: государство должно иметь монополию на убийство?
— Ну, наверное. Чтобы этим занимались те, у кого мозги крепкие. Нервы. Потому что, когда в диком виде оно все, мне кажется, что у многих крыша едет. Становятся еще хуже, чем были.
Она словно ввела меня в транс, я чувствовал себя змеей под йоговой дудкой.
— А тебе зачем? — спросил я, наконец.
— Дело в том, что я как раз занимаюсь исследованием силового предпринимательства и других форм организованной преступной деятельности, — сказала она без заминки.
— Какое совпадение! — сказал Гриня, а я подался к ней, она вздрогнула, но не отодвинулась.
— То есть, ты что, как бы ученая? Типа с высшим образованием? У меня есть друг, такой ученый, но у него диплома нет даже! А у тебя и диплом есть, если ты делаешь исследование?
— Я аспирантка, — сказала она.
— Ого, и ты знаешь все?
— Не все.
— Ты экономист, а? Про бандитов это же экономист. Или ты ментоша?
— ОПГ интересуют меня скорее не в экономическом, а в социальном отношении, в культурном отношении.
Она была так похожа на меня, но говорила умно, мудрено, как Марк Нерон.
— Культура это как Дом Культуры? — спросил я. — Как культура речи? Как мы базарим типа?
— Культура — борьба за то, чьи способы смыслопроизводства будут доминировать в определенной сфере социальной жизни.
— Это ты сама придумала?
— Цитата, — сказала она. Меня это все поразило. Я имею в виду, не только ее выдержка, не только ебанутая ситуация, в которую я попал, но даже темп ее речи, по-преподски отрывистый.
— Меня, кстати, Вася зовут.
— Саша, — сказала я.
— Гриня, — сказал Днестр.
Запала долгая, неловкая пауза.
— И ты реально нас изучаешь? — снова спросил я.
— Да, — сказала она. — В большей степени меня интересует то, как видите себя вы сами. Ваши представления о вас. Понимаете? Это самое важное.
Если задуматься, то да. Что может быть важнее, чем глянуть в зеркало? Особенно, если вовремя.
— А скажи что-нибудь умное, — попросил я.
Саша спокойно посмотрела на меня, от ее страха не осталось и следа.
— Что именно?
— Ну, я не знаю. Что-нибудь про мир.
Между ее бровей пролегла складочка, словно само слово "мир" не слишком-то ей нравилось.
— Хорошо, — сказала она. — Периоды кризисов чаще всего изменяют парадигму восприятия мира. Доминируют антисоматизм, мироотречные тендеции. Это, в определенной степени, объясняет бум эсхатологических настроений в обществе, успех разнообразных деноминаций и сект, которые предвещают близкий конец света.
Мне казалось, она вошла в транс, как тот же гребаный индийский йог.
— Люди отрицают материальный мир, который кажется им непереносимым. Вместе с материальным миром, они отрицают и тело, вынужденное жить в страдании. Традиционно это делается двумя способами — через аскезу, как в учении Маркиона, Валентина и в большинстве классических гностических сект, а также через злоупотребление плотью, умерщвление излишествами, которые тоже изнуряют тело, таковы были, к примеру, каиниты.
— Ого, — сказал я. Вот это сказочка. Я подумал, что надо обязательно рассказать Нерону. По-моему, чем-то таким мы с ним и занимались, ну, типа изнуряющие развлечения, после которых ты похож на мертвого.
— Две эти базисные установки, вполне вероятно, транслируются и в секулярном обществе. Отсюда следует, что, если на одном полюсе у нас бандиты вроде вас, то на другом, можно предположить, сектанты. Все остальные экстремальные группы находятся на шкале между этими отметками.
— Охуеть просто, — сказал я. — Значит, у нас есть идея?
— Нет, — терпеливо сказала Саша. — У вас нет идеи. Культурные установки наследуются без рефлексии. Но саморазрушительное поведение это часть более сложного комплекса практик.
— Слушай, — встрял Гриня. — Ты, раз такая умная, мне объясни, вот у тебя исследование…
— Исследование, — согласилась Саша.
— Значит, ты на какой-то вопрос хочешь ответить. За этим же нужно исследование?
Ох, пытливый Гриня.
— Не обижай ученую, — сказал я.
— А что? — сказал Гриня. — Неграмотную можно, а ученую нельзя? Несправедливо.
Он повернулся к Саше.
— Я считаю, никого без повода обижать нельзя.
— На дорогу смотри, — сказал я. — А?
Саша молчала, пока мы говорили, глядела в окно с тоской, с печалью, но без страха, крутила цепочку на руке.
— Так что там про исследование? — спросил я, подавшись к ней. Она очень мягко, очень ловко отстранилась и сказала: