А Саша, она не полюбит меня никак, подумал я, может, права Света, и стоило первым делом пригласить ее не танец, не знаю.
Я иногда караулил ее у подъезда, сам понимал, как это тупо и опасно выглядит, но не мог ничего с собой поделать. Подарил ей кольцо с огромным бриллиантом, но Саша его не взяла.
— Прошу прощения, — сказала она. — Я не могу взять такой дорогой подарок.
— Ну почему? — спрашивал я. — Почему не можешь? Ты же любишь золото.
Черная одежда и золотая цепочка — всегда только так, значит любила ведь цацки?
Саша приподняла руку, показала браслет с дельфинчиком.
— Это подарили мне мои родители на восемнадцатилетие. Я их люблю и ценю, поэтому ношу подвеску. В детстве дельфины мне очень нравились. Я даже видела диких дельфинов в Черном море. С того момента я немного изменилась, но родители часто не замечают, как дети взрослеют.
И это был первый по-настоящему личный и важный факт, который Саша о себе рассказала. В каком-то смысле я победил.
— А если меня полюбишь и будешь ценить, то станешь мое украшение носить?
Саша мягко улыбнулась.
— Вы очень обаятельный, — сказала она. — Вас обязательно кто-нибудь полюбит.
И я целый день думал о том, комплимент ли это, что я обаятельный, нравлюсь ли я ей тайно. Ну, то есть, я же хотел ее изнасиловать, но, может, совсем-совсем тайно все-таки понравился? Зоя мне говорила, что бабы о таком фантазируют, но, когда все становится реальной реальностью, тогда пиздец, какие они напуганные, и как им такое не нравится. Сложные натуры.
Потом я проследил за ней до самого университета и встретил на следующий день с букетом роз. Цветы она тоже не взяла, пришлось подарить их какой-то старой преподше. Я представился ее бывшим студентом.
— Ну, Мишка, Мишка Кошкин, помните? — спрашивал я. — С днем рожденья!
— Но мой день рожденья не сегодня, — сказала тетька, поправляя очки. — Миша, это, конечно, очень приятно, но совсем не обязательно.
— А, — сказал я. — Для красивой женщины ничего не жалко.
Она сделала вид, что меня вспомнила, и улыбнулась максимально дружелюбно, мне аж приятно стало.
— Ну, ладно, — сказал я.
— Постой, Миша, — сказала она. — А ты-то как? Кем работаешь?
— А, — я махнул рукой. — Бизнесмен я. Теперь все бизнесмены. Ну, все, мне бежать пора, извините пожалуйста.
Я даже так произнес: Извините Пожалуйста. Словно это было ее имя и отчество.
А Саша моя, она свалила уже, сбежала.
— Ну, Лапуля, — сказал я. — Ну, как же так?
Но Лапуля учесала, а я остался.
В общем, так у нас с ней все и шло, я пытался за ней ухаживать, а она пыталась осторожненько от меня избавиться. Но всегда была такой нежной и мягкой, что я не обижался даже.
Я знал, что все у нас еще будет с ней, ну, как-то был в себе уверен. То есть, на животном каком-то уровне я ощущал, что подходим друг другу, что она моя, как Зоя, как Лара, как Люси когда-то.
Когда я засыпал, то всегда вспоминал ее аромат, и только потом на ум приходил давным-давно знакомый и привычный запах крови, с которым я окончательно уже закатывался.
Сил у меня от этой внезапной любви было много, поэтому работал я еще усерднее, мы с Нероном отжигали еще больше, и даже на воскресной службе, проспав перед ней час или полтора, я не чувствовал себя усталым.
Всюду у меня был зеленый свет, все ко мне в руки шло. В смысле, нормально, когда на человека тоска находит от безответной любви, но у меня не было такого. Я знал: полюбит, не денется никуда. Она ж не мамочка моя, то единственный человек, которого я обаять за свою жизнь не смог.
В общем, какая-то хорошая наступила жизнь, настоящая насквозь просто.
А потом Марк Нерон познакомил меня в "Метелице" с Михой из дурки.
Короче, пришли мы поиграть, тут Нерон такой:
— О, это же Мишаня Ежик, ничего себе встреча!
Я как раз допивал шампанское, пробулькал:
— Почему Ежик?
— Потому что заставлял людей мастырку глотать, — сказал Нерон. — Это завернутая в бумагу острая проволока, если что.
— О, — сказал я. — Ого, вот это мощно, конечно.
А потом я глянул на этого Миху и узнал эту лопоухую голову, эти распахнутые грязно-серые глаза, эту зубастую улыбку.
— Миха, бля! — заорал я.
— Васька! — заорал он.
Мы обнялись до хруста костей, я словно весточку получил из своей прошлой жизни, где много чего, хорошего и плохого, еще не случилось. Весточку от какого-то старого себя, прикольного и уже совсем чужого человека.
— Миха! — говорил я. — Миха, бля, сколько лет, сколько зим вообще!
— Не верю! — говорил Миха мне на ухо, от него пахло дорогим одеколоном, который он вылил на себя в невероятно тошнотном количестве.