Мы оба с Михой могли похвастаться дорогими костюмами, зубы себе сделали золотые, ботинки на нас были хорошие, из настоящей кожи. И уже, в таком ракурсе, не верилось ни в вязки, ни в галик.
— О, — сказал Марк Нерон. — Значит, не надо было вас представлять, сами разберетесь?
В темном прокуренном зале, под нервным сверканием, Миха казался еще ебанутее прежнего. Я хотел скорее вывести его под яркий свет. Мне удалось нормально рассмотреть Миху в другом зале, где за игровыми столами проигрывались целые состояния, а оттого в помещении всегда царил навязчивый запах нервозного пота, ни одними духами и одеколонами толком не перебивавшийся.
Марк Нерон сказал:
— Так-так, сейчас продемонстрирую свои выдающиеся мыслительные способности. Значит, это ты тот Миха, который выпускает из людей радиацию ножиком?
Миха засмеялся, замахал руками.
— Да я реально тогда ебу дал. Кто старое помянет — тому глаз вон.
Как-то было вполне понятно, что для Михи это не столько фигуральное выражение, сколько образ жизни, ха-ха.
Полуодетая блондинка принесла нам еще шампанского, Марк Нерон пошел покидать в рулетку.
Я сказал:
— Когда поставишь часы, позови меня, я тебя заберу!
— Хорошо, — сказал мне Марк. — Что у меня есть такой надежный друг, как ты. Сильно в разговор не погружайся!
— С Нероном тусишь! — сказал Миха с восхищением, когда мы остались без Марка. — Он большая рыбина! На побегушках у него, что ли?
— Обижаешь, — сказал я. — У меня свое дело, ну, он мой начальник, конечно, но не лезет.
Мы были страшно друг другу рады, но, в то же время, вглядывались друг в друга с какой-то настороженностью, еще пока не сложилось полной уверенности в том, что мы можем с ним спокойно говорить. Поэтому мы, в основном, глупо улыбались. Наконец, я прервал неловкую паузу.
— Пошли бухнем! — сказал я. — Эй, Марк, мы в бар!
— Ага, — крикнул Марк. — Ну и хуй с вами!
— Надо будет проверить потом, как он, — сказал я. — А то штаны проиграет.
— О, я в курсах, — сказал Миха. Нерона обсуждать было легче, чем спросить, наконец:
— Что тебя сюда привело? Как жизнь-то вообще сложилась?
Мы заказали себе водки, выпили, звонко чокнувшись.
— Ну, за уральский дурдом, — сказал я, и Миха меня поддержал.
Он изменился. Не в смысле приоделся, нацепил реальный ролекс и научился завязывать галстук, что-то было еще другое, едва-едва уловимое, но жуткое. Какая-то, может, излишняя самоуверенность или наоборот взвинченность. Такая готовность дикого животного напасть, мудрая настороженность.
Я не знал, есть ли такое и во мне. Со стороны оно виднее.
Мы еще выпили.
— Как ты вообще? — спросил я, как можно более нейтрально.
— Потихоньку, — ответил Миха. — Работа-работа-работа. В дурку даже больше не попадал, теперь времени нет.
Я заржал.
— Вот это я тебя понимаю!
Так оно странно, словно встретил своего одноклассника. Мы оба очень повзрослели, изменились, но что-то осталось прежним. И прежние шутки еще смешили, так, когда нажимаешь на клавиши расстроенного пианино, музыка все равно льется, хотя и звучит иначе.
— А ты как вообще устроился? — спросил меня Миха.
Я ответил так же осторожно.
— Да ничего, вроде. А чуть стервозный мужик, между тем, всегда намекал, что у меня карьерных перспектив нет!
— Интересно, конечно, где он сейчас!
Над нами неслась музычка, под фанеру заливалась соловьем модная певичка, бухало в ушах, бармен потирал виски, его рубашка синевато светилась, как призраки в кино.
— Ох, бля, — сказал я. — Не могу поверить.
— И я не могу! — Миха хлопнул меня по плечу. — И мы с тобой, получается, на одних и тех же людей работаем! Вот это совпадение! А ведь мы институтов не кончали!
— Не кончали, — согласился я. — Но контингент мы соответствующий!
— Это да, вообще много в деле тех, кто по дуркам бывал.
— После Афгана, небось.
— Да и просто так. Кое-кто и не косил даже.
— Работа нервная, — сказал я. — Для нервных людей.
— Больше нас головой едут только творческие да богемные!
Потихоньку мы этим разговором увлеклись, про дурку оно было легко и уютно. Мы вспоминали всякие забавные случаи, интересные персоналии, Миха рассказал, как он выписался (еще через полтора месяца после меня), и как его приняла мать (пиздюлями).
Время было, если подумать, довольно беззаботное.
— А котлетки помнишь? — спрашивал я.
— И даже компотик помню! — отвечал мне Миха.