Тут я отчего-то спросил:
— А у тебя еще было?
Мне хорошо вспомнились все мои мысли о самоубийстве и то особое ощущение, когда всаживаешь нож себе в бок.
— У меня было просто, — сказал я. Миха закурил, выпустил дым в сторону бармена, подался ко мне, и глаза его в этот момент горели жутковато.
— Под кокосом бывало, — сказал он. — Но это мелочи жизни. Теперь я в радиацию, конечно, не верю.
Мне хотелось спросить:
— Вообще?
Но я спросил:
— Не мешает такое?
— Да не очень, — сказал Миха, все так же пристально глядя на меня. — Нормально все. Все люди психанутые, есть просто недообследованные.
И как-то мы еще по водочке заказали, а потом еще и еще, а потом икорку черную с маслицем, и водочка под нее еще лучше пошла, прям со свистом.
Наверное, если б я не спросил про то, кроет ли еще Миху, мы бы никогда не разговорились по-настоящему, так искреннее и так доверительно.
Я и сам не заметил, как рассказал ему немного о том, чем занимаюсь.
— Ну, так, — сказал я. — Надо если, чтоб кого-то не было, там мы с ребятами устроим. Ликвидаторы как бы.
— Слово-то какое пафосное, — засмеялся Миха. — Как в Чернобыле?
Мы заржали, потому что очень это тесно смыкалось с той радиационной историей, из-за которой мы с Михой, собственно, и познакомились.
— Типа того, — сказал я, а когда бармен отошел, потянул его за воротник и прошептал. — Автоматчик я.
Миха присвистнул, потом сказал:
— Ожидал, ожидал. То есть не ожидал, но не удивился.
И он тоже мне прошептал:
— Я вот коммерсов потрошу. Знаешь, как весело?
Я вспомнил, как Миха оттягивал веки бедняге Вовке, и как-то сразу очень ясно понял, что Миха в своем деле разбирается. Это же хорошо. Но это и плохо.
— А знаешь что! — сказал Миха. — Нудно здесь! Поехали вообще ко мне! Шмар вызовем, отдохнем нормально, подбухнем еще, догонимся. Есть что? Ну, у Нерона-то точно есть.
— О, — сказал я. — Пойду Нерона заберу, а то опять его крутяка объебет.
Мы ввалились в зал, крупье, наученные не реагировать на шум и не отвлекаться, на нас даже не глянули, продолжили крутить барабан, сдавать карты и все такое, словно роботы.
— Марк! — проорал я. — Марк, пошли бухать! Земля один вызывает Марка на…
— Бухейшен! — сказал Миха.
— Давай мне тут без басурманского, — я отмахнулся.
Марк как раз расстегивал золотые часы.
— О, — сказал я. — И время пришло.
Шарик покрутился-покрутился, бешено, как в жизни бывает у человека, и скатился в черный карман.
— Ну, бля, — сказал Нерон.
А я подумал, что это и есть судьба. Крутишься себе, крутишься, а потом останавливаешься, сваливаешься в черный кармашек или в красный, а Бог такой:
— Ну, во, а я вообще не на то ставил.
И ему обидно, а тебе-то что? Ты жизнь прожил, и как оно крутилось, так и ты крутился.
Такая мне пьяная мудрость в голову пришла.
В сортире мы нанюхались кокоса и какую-то чушь несли всю дорогу до Михи. Картинка перед глазами у меня подрагивала и подергивалась красным, но, в остальном, все было заебись. Уже ближе к концу поездки, на отходах от короткой вспышки радости, я опять вспомнил о том, что Миха потрошит коммерсов.
Я знал, как это происходит, и что бывает с нерадивыми налогоплательщики и упрямыми баранами.
Но не знал, как я к этому отношусь. И понял, что не понимаю, что меня постигла такая, своего рода, моральная слепота. Я глянул на Нерона, его еще держало, он что-то невероятно лихо доказывал Михе, а Михе утирал кровь, подтекающую из носа, и облизывал ее.
Я потер виски, ощутил биение жилок.
Нет, я не понимал, как я к этому отношусь, как она мне вообще, эта вот новость.
У Михи была роскошнейшая квартира, заваленная вещами, вся в беспорядке, как его мозг, но очень просторная и уютная в то же время. Мы сидели на прохладной кухне, глушили конину, заедая ее кусочками лайма. Марк Нерон сказал:
— Ну, пацаны, давайте за судьбу, которая очень причудливо нами распоряжается.
Миха тост охотно поддержал, а у меня мозги как-то, может, после кокоса сели, а, может, еще отчего-то, но я даже не особенно понимал, что вокруг делается.
Все никак у меня не уходило это черное пятно. Вроде пытать людей плохо? Плохо. Ну, или уже хорошо, раз я такой? Ну, может, и хорошо. Я не чувствовал ничего, не мог как-то относиться к Михе по этому поводу.
Я удивительным образом умудрялся поддерживать разговор и даже шутить, но Марк поглядывал на меня с беспокойством. Миха вот был всем доволен и ничего не замечал.
Ранним утром, когда под окнами зазвенел первый трамвай, и мы все уже еле ворочали языками, я вдруг сказал Михе: