— Хорошая попытка, — сказал я, кивнул Грине, и тот хорошенько Витьку врезал.
— За ложь Боженька накажет-накажет, я серьезно.
Девчонка, она вообще только плакала, можно сказать, сопли на кулак наматывала, но нельзя так сказать, потому что руки у нее были крепко связаны строительной веревкой.
Я сказал:
— Так про Валентину-то что? Раз знаешь ее, то и зачем мы здесь, знаешь тоже, так я говорю?
Но Витек замотал головой, так активно, что щечки затряслись.
— Не знаю.
В общем, ушел мужик в несознанку. Я думаю, он считал, что так оно лучше будет. Может, от шока у него мозги переклинило. Он явно плохого-то ничего не хотел, ни себе, ни дочке. Я его даже по-человечески понимал, мы все в детстве в несознанку уходим, даже если мать говорит:
— Я знаю, что ты вазу разбил.
Никто не хочет ни за что отвечать. Оттого так мало честных людей на земле.
— Не знаю, — твердил Витька. — Я ничего не знаю, ничего не знаю, честное слово.
Я ему уже и с Валентининым сыном ситуацию объяснил, и чуть ли не разжевал все, а он свое талдычит:
— Никого я не посылал, я не знаю, у меня и знакомых-то таких нет.
И плакал горько, когда его били, и дочка его всхлипывала.
— Пожалуйста, — говорила она. — Пожалуйста, пожалуйста.
Но у нее от страха голос почти пропал, поэтому не раздражало. А вот Витя мне кровь попортил изрядно. Я знал, что он людей послал Валентину напугать, да и он это знал, но упрямо твердил:
— Не понимаю, о чем вы говорите.
Тогда я обратился к его дочке.
— Тебя как зовут?
— Оля.
— Оля, скажи, где вы фен храните?
Ну, подумала Оля, слава Богу, что не про утюг спросил. Я это прямо-таки увидел в ее глазах.
Но она все равно молчала. Я сказал Сашке поискать, и он пулей вылетел из комнаты — нервы так себе.
Когда Сашка принес фен, я подумал: ничего особенного, но Витек хоть в себя придет. Миха так и говорил:
— Здорово отрезвляет.
— Вот, — сказал Киря. — Нашел розетку.
Стул с Витьком Федя и Желтый подтащили ближе к стене. Я врубил фен, подул на Витю, пряди с его висков взлетели, обнажив капельки пота, кровь на лице подсохла.
И он сказал:
— Я ничего не знаю!
Сказал даже несколько недоуменно, не понял, видать, зачем мне фен. Вот про утюг это все знают.
Я вставил дуло от фена ему в рот, прижал пальцем кнопку. Загудело. Сначала Витьку было терпимо, потом стало херовато — так всех нас ебет эта жизнь.
Я глядел на вылезающие из орбит очи Витька (когда человек так выпыривается, уже и непонятно даже, какой размер глаз у него, такие они шарики просто), на его покрасневшее лицо. И гудело странно, звук работающего фена приглушался глубинами Витькиного организма, и выходил такой далекий гул.
Сначала Витька инстинктивно задержал дыхание, но вечно ничто не длится. Он замычал, покраснел пуще прежнего, глаза его начали закатываться.
Смотреть на человека, которому очень больно, это то еще удовольствие — все эти надутые вены, разутые глаза, утробный вой, судороги.
Миха делал это много раз, вообще без проблем, а мне аж плохо стало. Я вытащил у Витька изо рта обслюнявленное дуло фена.
— Ну? — сказал я. — Как теперь, Витек?
Он попытался что-то сказать, но из горла вышел только тоненький, фальцетный хрип.
— Ну-ну, — сказал я. — Выдохни.
Я выдернул фен из розетки.
— Смотри, я добрый сегодня. Ты как?
Витек тяжело высвистнул:
— Дышать!
— Чего-чего?
Но мне и самому было плохо, прошиб холодный пот, руки дрожали. Такой позор, если честно. Смешно, конечно, но я думал: что если Витек заметит, как мне плохо?
Я отступил на шаг, взглянул на комнату в интимном полумраке. Голова кружилась, я старался зафиксировать мир, заставить его стоять, как прежде.
— Так что там с Валентиной?
И Витек замычал что-то похожее на "не знаю".
— Может, он крышкой поехал? — спросил Желтый. А я вдруг так разозлился на этого бедного Витька. После всего моего позора, он еще и упрямится! Ну вы представляете?
И я подумал: не можешь делать правильно, делай по-своему.
— Девку бери, — сказал я крепкому Грине. — Уходим.
Гриня поглядел на меня с удивлением, но я махнул рукой.
И тогда Витек очнулся, заорал сорванным, расстроенным, как сломанный музыкальный инструмент, голосом:
— Олечка! Все! Все! Я все ей оставлю! Все ей оставлю! Это я! Я заплатил, чтоб сына ее шуганули! Но я же не знал, что они так бить будут сильно! Я честно не знал!
К концу фразы он совсем выдохся.
Почему мы так злимся на тех, кого мучаем? Думаю, так защищаемся, а то, если не злиться, то и мучить тогда не выйдет.