Я сказал:
— А поздно уже.
Вообще не помню, чтоб я такой злой был, чтоб хоть когда-нибудь.
Мы когда спускались по лестнице, помню голова ее болталась, так мерно, ритмично даже, а я ей говорил:
— Только пискни, тварь, я тебя тогда на куски порежу.
Только она ведь совсем не была виновата в том, что я такой. Ну, не была и все, и ничего ты тут не попишешь. Лицо у нее раскраснелось, как у младенца, я подумал: сейчас будет орать.
Но она не орала, только рот раскрывала по-рыбьему.
Я велел Грине запихнуть ее в багажник.
— Чего?
— Того, — рявкнул я. — Быстро, бля.
Как только Оля оказалась в багажнике, у нее вдруг открылось второе дыхание, она забилась, заорала. Я взял ее за волосы.
— Тихо, блядь. Слушай сюда, будешь рыпаться, я тебя буду ебать всю ночь, а потом им отдам, понятно тебе?
Олюшка согласно закивала, и я захлопнул багажник.
Конечно, кому туда хочется — тесно, как в гробу, и воняет.
Некоторое время мы ехали молча, даже живенький Желтый не решался вставить слово. Я велел Грине остановить тачку у метро.
— Так, блядь, — сказал я. — Все свободны.
Гриня сказал:
— Есть!
Он кинул мелким взгляд по типу "он не в духе". Раньше это всегда было про Смелого, Гриня часто такую рожу корчил при нем.
Ну что ж так красно перед глазами стало, я аж башкой уебался о бардачок.
— Плохо, плохо, плохо, — сказал я. Гриня все сидел, спокойный и стабильный, как мой спуск в ад.
— А ты чего здесь забыл?
— А я тоже? — спросил Гриня осторожно.
— Ну а как же? Хочу побыть в одиночестве, не считая девушки в багажнике.
Гриня сказал:
— Ты только не глупи.
Я поглядел на него как-то так, что он из машины вылез. А я пересел на водительское сиденье и дал по газам.
Что меня так переебало? Отчего я такой раздерганный стал?
Ну, наверное, мне оказалось больно причинять боль.
Но не так ведь оно больно, как больно Витьку. Больно. Больно. Больно.
В общем, со мной случилась форменная истерика. Некоторое время я бездумно гнал по дороге, вообще не представляя себе, куда я еду и зачем. Мне даже похер было на гайцов, но они, наверное, почуяв это, меня не остановили.
Мне почему-то показалось, что вся жизнь моя рухнула.
Что с бабой-то было делать?
Ну, если я не знал, что предпринять, я всегда ехал к Марку Нерону. Разбудил его в четыре утра. Он вышел во двор в домашнем, широко зевая.
— Васька, ты больной, — сказал он. — Что у тебя там?
Я открыл багажник.
Марк Нерон присвистнул.
— Тихо, — рявкнул я Олюшке. — А то я тебя ему продам!
— Жестко ты, — сказал Марк Нерон, снова зевая и прикрывая рот рукой. — Ты бы хоть кляп ей всунул.
— Я ей кое-что другое всуну.
— Тоже дело.
Я сказал:
— Ну, что мне делать-то?
Марк глянул на меня, вскинув бровь.
— Ну, выеби ее.
— Не хочу. Я Лапулю люблю.
— Ну, свози ее к Тимурке Татарину на экскурсию.
Тимурка Татарин был наш общий знакомый, очень грамотный сутенер, который и с индивидуалок стриг, и с шалашовок, и с салонов. Уровня Марка мужик, только по пиздячьему бизнесу.
— Точно! — сказал я, захлопывая багажник. — Я тебя, сука, продам сейчас!
Марк Нерон сказал:
— Ты с нее майку сними, так унизительнее.
И я снял с нее майку, пока она ворочалась и мычала в Маркову ладонь. Пощупал ее немножко, но от этого мне так плохо стало, а не как обычно.
— Ну, все, — сказал я. — Теперь я поехал.
На самом деле я до сих пор не уверен, может, Марк тогда пошутил просто.
Я когда уезжал, он все стоял во дворе, глядел вслед моей машине.
Во ебнутый — это он, наверное, думал.
А я ехал и говорил сам с собой. То есть с Олюшкой, но с собой.
— Сука, думаешь меня наебать так просто можно? Думаешь я тебя пожалею? Да твой отец сам сдохнет, когда узнает, что с тобой стало!
Я несся на всех парах, прямо в сторону рассвета, оглушительно громко гудела в ушах кровь, и на небе разливался невиданный прежде свет. В конце концов, на пустой трассе, на полдороге к Тимуру Татарину, я развернул тачку.
Я остановился на пустыре, открыл багажник, и Олюшка завизжала.
— Тихо, блядь, — сказал я и перерезал веревки на ее руках. Она стала бить меня своими слабыми кулачками.
— Дура ты, — говорил, натягивая на нее футболку, а она извивалась, словно капризная девочка. — Дура, идиотка! Как я тебя ненавижу! И всех вас таких! Поняла меня, сука?
Я перерезал веревки на ее ногах, но она так и продолжала меня колотить. Тогда я поднял ее, окончательно вытащил из багажника и поставил на ноги.