Я вдруг понял, что уже давно ничего об их жизни особенно и не знаю. Ну, баблишко я посылал исправно, звонил иногда, но разговоры как-то все меньше клеились. Оказалось, что между нами не то расстояние, что между Москвой и Заречным, а даже еще больше.
Я жил на другой планете, откуда до них не доходило никаких достоверных сведений. Впрочем, и я в последний раз слышал о материной болячке три месяца назад, ну, что-то у нее там с мозгом плоховато, так она всегда была дурой поехавшей.
Короче, позвонил я Юречке, сказал:
— Приезжай.
А Юречка сказал:
— Что?
— Приезжай, говорю, у меня к тебе дело есть. Кончай уже сидеть в Заречном. Надо жить!
В трубке сразу сочное такое молчание.
Я сказал:
— Ты о чем это думаешь?
— Много о чем, — уклончиво ответил Юречка. — Так зачем мне приезжать?
Я нетерпеливо попрыгал, в полутьме коридора отражение в зеркале казалось жалкой тенью.
— Сюрприз у меня для тебя, понимаешь ты или нет?
— Какой?
— Если я скажу, какой, это уже будет не сюрприз.
В руках моих были документы на квартиры. Я боялся, что, под моими вспотевшими от волнения пальцами, буквы расплывутся, и поэтому все время перекладывал бумаги из одной руки в другую.
— Я не могу оставить маму, ты же знаешь.
— Так возьми ее с собой, — сказал я.
— Вася, — терпеливо сказал Юречка. — Она не в том состоянии.
— Ну, ходить может?
— Может.
— Вот и возьми ее с собой. Езжайте налегке, все, что надо, здесь вам купим.
Я хотел, чтобы жест был красивый, широкий, чтобы я рукой махнул, и все у них сразу появилось, что им нужно.
Хотел ли я, чтобы они были счастливы? Вопрос-то какой сложный.
Юречка сказал:
— Тебе нужна помощь?
— Если бы мне нужна была помощь, я бы точно не пригласил мать.
Даже обиделся немножко, мол, какая от вас двоих помощь, я все-все сам да потихоньку.
— Ты попал в какую-то историю?
— А что, если Вася, то обязательно в какую-то историю попадет? Без этого никак? А не дано представить, что у Васи все может быть хорошо, и он просто радостью поделиться зовет.
Снова молчание, тяжелое, как капля, повисающая на носике крана.
— Ну, ты достал. Ты хочешь в Москву, столицу нашей Родины, или нет?
Юречка сказал:
— Да. Хорошо, я приеду.
— С мамочкой?
— С ней. Но учти, она действительно не в лучшей форме.
— Да плевал я, в какой она форме. На билеты хватает?
— Я посмотрю.
— Ну и славно.
И опять ужасная, тянущая тишина.
— Ну, все, — сказал я. — Ты доебал меня уже. До связи.
Я бросил трубку, злой и расстроенный, непонятно почему. Моя жизнь от жизни Юречки с мамочкой совсем отпочковалась. Если так подумать, то Марка Нерона я знал лучше, чем Юречку, брата своего родного.
Это бывает, когда уезжаешь от родных далеко, вдруг чувствуешь, что ты один колосок в поле.
И я подумал, что вполне могу не узнать их, что ли. Ну, не внешне вот, а как людей. Мы ж меняемся постоянно. А уж они-то и понятия никакого не имеют, кто такой и чем живет Вася Юдин.
Ночь перед их прилетом я промаялся. Зря не остался с Нероном в "Доллс", думал поспать, а то вставать рано, но сон никак не шел. Я и овец считал, и проговаривал про себя сказочки, и даже переставал дышать, чтоб вырубиться, но ничего не помогало.
Я потрогал пустое место на кровати рядом с собой. Вот была бы тут Лапуля, я бы ее разбудил, и она бы меня крепко обняла и утешила.
Меня в ней что цепляло больше всего? Что добрая она, это было видно, что нежная. У меня случилась такая любовная иллюзия, что Саша нашла бы нужные слова, хотя, скорее всего, она сказала бы, что расставания и встречи — часть жизни, и нет в них ничего особенного, и все равно помрем все, это без вопросов, и нечего париться тогда, кто на себя похож, а кто нет.
Но меня бы и это успокоило, честно, только бы она меня по голове погладила.
Ну да, а думал я, вообще-то, о том, как мамочка с Юречкой воспримут мерин мой новый, как они будут на меня смотреть, какими глазами, что я им скажу про то, чем занимаюсь-то по жизни. Ну, я, конечно, скажу, что бизнесмен, но они-то там тоже не дураки. Какой из меня коммерс? Я же идиот клинический.
В общем, кончилось все тем, что пошел я в три часа ночи жарить блины. Это вкусно, достижение русской кулинарной мысли, и все такое. Когда я маленький был, то, уминая блины, представлял себя почему-то сытым котом, наворовавшим себе сочащейся маслом, сладкой вкуснятины.