Наконец, я сел в тачку, поерзал на сиденье.
Все, вроде как, было спокойно.
Вот вернется Днестр, и это будет его работа — садиться в мою тачку первым. Только, конечно, Смелый с женой рванули, успев доехать аж до милой тещи.
— Сука, — сказал я. — Вот ты сука, а не мысль.
Теперь трястись мне предстояло всю поездку, аж до самого Строгино.
На самом деле, здоровых людей у нас нет совсем, в смысле, здоровые сюда даже не приходят, а больные здоровей не становятся, ясное дело. Это бизнес для форменных психопатов всех мастей. И наши с Михой институты пришлись нам очень даже кстати.
Я рулил через засыпанную мягким, легким снежком Москву. Все вокруг казалось мне рекламой какого-нибудь йогурта или творожка.
Когда мы с Юречкой были маленькие (скорее я, чем он), я любил затевать с ним игру в снежки. Он стоически терпел пару минут, а потом начинал обстреливать меня в ответ. Я думал, что это все ужасно весело, пока льдинка в снежке не выбила мне зуб. Хорошо хоть молочный. Помню, я сплюнул кровь на приготовленный к атаке снежок, завопил и швырнул его в небо.
Юречка подбежал меня успокаивать, и мы долго искали мой зуб, словно собирались приделать его на место.
Сколько ж мне тогда было лет? Может, шесть. Совсем еще малыш.
А сейчас вот он я, тот малыш шести лет теперь стремный, золотозубый бандит. Причудливо оно все в жизни.
Мне вдруг захотелось снова кинуть в Юречку снежком. Когда я вышел из машины, то сразу сгреб побольше снега, скатал из него шарик, подкинул в руке. Я только надеялся, что этот шарик не растает, пока я поднимаюсь к Юречке.
Небо уже чуточку, да потемнело. Глухой синий сменился лиловым, свет рассеялся, тени стали сильнее, длиннее и ярче. Резко и свободно вырывались из земли силуэты многоэтажек со светящимися окнами. Я вдруг подумал о них, как об инопланетных деревьях, знаете, а сверкающие окна — это такие экзотические цветы. А люди кишат в этих странных стволах паразитами или косточками.
На небе появилась бледная, мутная еще луна, засверкали, как красное золото, фонари, и я подумал: как это все красиво. Пусть люди любят замки и высоченные башни, а я буду любить наши брежневки и хрущевки за то, как близки в них друг к другу люди, за то, как поддерживают они небо надо всеми нами.
В подъезде было чистенько, сидела нахохлившаяся, как голубка, консьержка, стояла кадка с фикусом.
— Вам к кому? — спросила меня консьержка.
— В восьмидесятые, — сказал я, а потом засмеялся. Вот это оговорочка вышла. — В восьмидесятую, в смысле.
— Ну-ну, — сказала она.
— К Юрию Юдину. Да вы знаете же меня! Я брат его!
— Ничего я вас не знаю, — буркнула она и отвернулась к маленькому телику с рябящим экраном. Через окошко я увидел чашку с красными цветами и бутерброд с колбаской, от которого у меня потемнело в глазах. Очень хотелось спросить, можно ли мне такой бутерброд тоже, я сглотнул слюну и удержался, глянул на свой снежок — времени оставалось мало, зато какой он стал гладкий и крутой.
В лифте на пластиковой, раскрашенной под красное дерево обшивке было написано: я не боюсь парней в фуражках.
Не думаю, что автор прям отвечал за свои слова. Даже я немножко их боялся, а, может, и особенно я.
Юречка открыл мне не сразу. Я подкидывал в руке все уменьшающийся снежок, стараясь сохранить его для будущего подвига.
Наконец, дверь распахнулась, и первым делом я запульнул снежок Юречке в рожу. Юречка стер с лица воду, прикрыл глаза.
— Детский сад, штаны на лямках, — сказал он, улыбнувшись уголком губ. Я его обнял и сказал:
— У меня будет ребенок!
— Детям нельзя заводить детей, — сказал Юречка, а потом добавил. — Серьезно?
Совсем он мне не верил.
— Помнишь Лапулю?
— Александру?
— Да. Вот она залетела от меня. Четвертый месяц уже.
Мы постояли молча, Юречка сказал:
— Поздравляю, Вась. Когда жениться?
— А мы не будем. Нечего ей быть со мной так крепко связанной. Сейчас многие гражданским браком живут.
Юречка задумчиво кивнул.
— А вообще что такое? — спросил он.
— Ты что, не рад меня видеть? Я пожрать пришел. И так, повидаться.
С тех пор, как я Юречке все про себя правдиво рассказал, он, по ходу, не слишком-то хотел со мной время проводить. Это Слава Богу, что у меня еще времени не было на него, а то страсть как обиделся бы.
Я сказал:
— Впустишь? А что поесть будет? Юр? Юра? Ты как?
Он смотрел на меня растерянно, потом все-таки отступил на шаг. Из квартиры доносился мягкий запах стирального порошка.
— Блин, — сказал я. — Не едой ни разу пахнет.
— Рассыпался сегодня.