И вот прошло много лет, и сидела передо мной совсем уже взрослая женщина, а родинки у нее были все те же, все на тех же местах. Я знал ее тело, оно и изменилось, и нет.
— Женили тебя уже? — спросила она, когда я поставил перед ней тарелку с яичницей.
— Скоро ребенок будет, — сказал я уклончиво. — А тебя-то, шалаву, замуж взяли?
— А я сама не пойду!
— Иди за Юречку, он возьмет. Под руку тебя поведет!
Я заржал, чуть не подавился и пристыженно замолчал под Юречкиным взглядом.
— Понял, — сказал я. — Не дурак.
— А, может, есть чего выпить? — спросила Верка.
— Есть самогонка домашняя. Сослуживец с Украины прислал.
— Горилка! — сказал я. — Наливай горилки!
Посидели мы хорошо, повспоминали Заречный, наши улочки, наши магазинчики, наши леса и речки, нашу дорогу на Ебург.
— Сережка Белый, кстати, умер, — сказала Вера.
— Да? Серьезно?
— Сторчался совсем, сердце не выдержало.
— Во жизнь!
Другие из нашей дворовой компании кто Москву, кто Ебург штурманули, а что там с ними стало — этого никто уже не узнает, разве что случайно.
— Я в Заречном была недавно, к родителям ездила, — сказала Вера. — Бабки все поумирали, грустно очень.
— Да, — сказал Юречка. — Мы уезжали, как раз Тамару Тихоновну схоронили. Это которой ты, Васька, окно разбил.
— Да, с Сережкой Белыком, как раз.
Уже совсем стемнело, когда Вера хлопнула себя по коленкам, сказала:
— Ну, парни, пора мне, а то ночь-полночь.
Я тут же вызвался ее проводить, потом глянул на Юречку.
— Ну, или у меня дела, не знаю даже.
Но Юречка изрядно погрустнел.
— Да нет, — сказал он, пожав пустым плечом. — Какой из меня защитник?
На улице холодина такая оказалась, я сразу поежился, а Вера прижалась ко мне.
— Брр! — она по-собачьи встряхнулась, а я понял, что, может, хочу еще чего от нее по-собачьи.
— Красивая ты, — сказал я.
— Я помню.
Она развернулась ко мне, приподнялась на цыпочках и коснулась носом моего носа. Я вспомнил о Лапуле, и как-то сразу мне Верку расхотелось.
— Я соскучился по тебе очень, как по подруге, — сказал я.
— А я, может, не как по другу по тебе скучаю, — бросила Вера.
— У меня, кстати, моя девка завтра приезжает утром. В девять, что ли.
— А, — сказала Вера. — Тогда зачем спать?
Четкая баба, не без этого.
Мы шли под легким снежком, под сильным, уверенным светом фонарей, под нереальным, фиолетовым, как бы инопланетным небом. Хорошая выдалась ночь и ужасно романтичная. Некоторое время мы молчали. Потом я спросил:
— Что, тебе Юрка совсем не нравится?
— А должен?
— Ну, раз я тебе нравлюсь.
— А ты другой совсем.
— В смысле богатый?
Она поглядела на меня, как на дурака.
— А ты раньше тоже богатый был, что мне нравился?
— Ну, нет.
Я вдруг понял, что тачку мою мы прошли, развернул Верку.
— Ой, не туда.
— Совсем ты окосел!
— Тебе не удастся этим воспользоваться!
Мы засмеялись. Когда сели в машину, стало полегче. Может, обстановка не такая романтичная. Вера достала бледно-розовую помаду, накрасила тонкие губы, внимательно глядя в зеркало заднего вида, а я завел машину.
— Куда тебя?
— К тебе, — сказала она.
— А ты упрямая.
— Еще какая.
О чем-то мы с ней ржали, о чем-то, знаете, совсем детском. Бывает такое, когда встречаешься с человеком из прошлого, вдруг включаешься в старые игры, хотя ты давным-давно и не ребенок.
И мне было почему-то с ней рядом так щемяще грустно, как, не знаю, в своей комнате в Заречном, наверное, стало бы. Но в то же время я испытывал и какую-то нежность, к ней, к тому себе, который был с ней.
А Вера? Наверное, и у нее такой кайф был от меня, что вот она снова не то что молодая, а маленькая даже.
Пахло от нее хорошо, дезодорантом и мужским одеколоном. Ей еще в детстве нравился "Шипр", я ей дарил даже.
— Слушай, а хочешь нахреначиться? — спросила вдруг она, глядя на сверкающую в снегу ночную Москву.
— А? Ты чего, на винте еще, курица?
Вера махнула рукой, на которой мигнуло в свете пролетающего фонаря простое металлическое колечко.
— Да ну, это старье. Сейчас покруче уже вещи есть.