Они даже могли подумать, что "Вася" это по-русски "приятно познакомиться". С палочками я управлялся плохо, но Жуй Фей с другом меня научили.
Ей Богу, я мало в чем в этой жизни специалист, но жрать по-китайски с тех пор умею неебически.
Вопль четвертый: Химия и я
Короче, спал я, ощущая дружественное китайское плечо, но неожиданно сносно. Проснулся утром, охуевший, первые пару минут вообще не мог вспомнить, как я сюда попал. Китайцы мои были пташки ранние и уже разлетелись, кто куда, а я продрал глаза в грязном, странно пахнущем и бесконечно чужом месте. Вот такая вот хуевина приключилась со мной.
Первым делом, вообще, мне хотелось позавтракать, так что я порылся у китайцев в вещах, нашел яйцо вареное (и где они их только доставали), схавал без соли и перца, почти не жуя, как удав, блин.
Потом подошел к окну и глянул на это Чертаново, раскинувшееся так безнадежно далеко, и подумал, что в ажуре у меня еще все. Не, ну всегда же может быть хуже, правда? А мне по жизни везет, я удачливый, родился под счастливой звездой или такое чего-то.
Собрался, сходил в душевую почистить зубы, постоял над разбитым зеркалом (к несчастью, но, к счастью, не я его разбил), ну и похуячил работать. Что такое работа я еще не слишком понимал. Про торговлю я что думал? Ну встал, стоишь, значит, с порошками своими, ждешь, а люди, которые любят стирать, подтянутся как-нибудь сами.
Если по-умному, о правовой основе торговли ничего я не знал, и о том, как принято там вообще, а тем более и вокруг все одичало — непонятно совсем.
Напялил я свою демисезонку дебильную, взял порошки, от одного вида которых мне так херовато становилось, что я немедленно думал, как бы себя так убить, будто под винтом.
Надо сказать, в Москве был миллион способов умереть прикольно, не то что в сраном Заречном. Столица, все-таки.
На первом этаже столкнулся с Пашей, бросил ему сквозь зубы:
— Сука ты.
Паша зато пожелал мне доброго утра. Ну а что ему париться? Его-то по ночам китаец со спины не подпирает, какие проблемы.
На улице дубак был тот еще, и даже сигарету стрельнуть не у кого — щачла все злобные, демонические почти. Ну пошел, как есть, подумал, может, куплю где по пути. А куда я пошел, как считаете? Ну к метро, это дело ясное. Просто я больше никуда ходить тут не умел, одну дорогу и знал только, в Рим она не вела.
У метро уже стояли торгаши, их сюда притянуло, как мотыльков на свет, как мух на гавно, ну, короче, было сходство с какими-то мелкими насекомыми, тупо слетевшимися на приманку. Торговали все и всяким. Деды с сигаретами, мужики с солью, парни с зажигалками китайскими, бабки с водярой вездесущие, бабулечки с соленьями, бабищи с поддельными духами, бабенки с трусняком и лифчиками, даже одна маленькая девочка с котенком. Короче, товары народного потребления и народ сам — в одном флаконе.
Это вам, знаете, не рынок. Тут места всем хватит. Я пришел, встал рядом с теткой какой-то:
— Здравствуйте, — говорю. Она ко мне повернулась, помада у нее была прям морковная и блестючая, словно она плова объелась.
— Чего тебе? — сказала она.
— Я рядом с вами торговать буду.
— Это тебе кто такое сказал? — спросила она, склонив голову набок. На щеках у нее краснели сосудистые звездочки, страсть какие красивые, если отстраненно смотреть. Лицо у нее было изумительное, жирненькое такое, как блин, но с возвышенностью непонятной. Если б Венера долго сидела на бубликах с маргарином, то стала бы такая же.
— Это я себе такое сказал, — ответил я. Меня этому мамочка научила (одна из немногих вещей, которым она меня вообще учила), если не можешь слету ответить на чью-нибудь остроту — повтори ее, немного перефразировав.
Она хмыкнула, сказала:
— Погоню сейчас тебя отсюда ссаными тряпками, понял?
— Да ладно вам, вот вы тут одна стоите, а вам веселее будет! Мы ж не конкуренты с вами! Мы товарищи! Вы духи продаете, а я — чтоб одежду стирать. Можно даже: муж приходит домой и стирает моим порошком рубашку, пропахшую вашими духами его любовницы.
— Ты что понес-то? — спросила она. — Пьяный что ли?
— Неа.
— А зря, — сказала она и быстро вытащила из-под старой, местами вылинявшей дубленки маленькую бутылочку коньяка. У меня глаза на лоб полезли, красота-то какая. Так я понял — живут же люди. И это был парадокс того года, честное слово — дубленка еще старая, а конина уже славная.
Я с готовностью сделал пару глотков.
— Ну-ну, все, куда погнал.
Когда я отдал ей коньяк, она чуть подвинула свою коробку из-под обуви, в которой стояли красивые, переливавшиеся под зимним солнцем флакончики с разноцветными жидкостями.