— Ну, поехали, — сказала она. Я подхватил сумку с дрелями и последовал за ней. Валентина была моя мама-уточка, учила меня премудростям жизни, и я ей внимал.
У подъезда, в не раз поцарапанном москвиче, нас ждал Валентинин брат, похмельного вида мужичок с глазами — точь-в-точь как у нее. Он всю дорогу жаловался на жизнь, на жену, на детей, на здоровье, такое я узнал о его поджелудочной — врагу не пожелаешь.
Вот так и бывает, мы с Юречкой тоже разные очень. Валентина отделывалась редкими комментариями:
— На дорогу смотри, — говорила она.
И еще говорила:
— Давай, Коля, поживее, мы же опоздаем.
Это я за нее отдувался, обсуждая с Колей сраную его кардиограмму — кошмарную, конечно, как и вся его жизнь. За все мои страдания Коля мне только в салоне курить разрешил.
Приехали на автовокзал, когда автобус уже стоял и гудел, готовый рвануться вперед. Он был старенький, пропахший бензином, ворчливый и шумный, как и его водитель. Было у меня подозрение, что автобус этот — ритуальный, во всяком случае, сзади у него отсек для гроба был, туда все сумочье напихали. Ну, кто успел. Остальные разместили барахло свое в салоне из-за чего по нему было никак не пройти.
В автобусе оказалось холодно, он, сука, не прогревался, а только вонял, все сидели в куртках и дубленках, в шапках даже, и изо рта у меня вырывалось еле различимое облачко пара.
Так подобралось, что первая моя челночная команда состояла сплошь из баб, мужиков было только двое — я и Алеша, бывший инженер, который с глубоким презрением относился к самому себе (его цитата, не моя ж, ясен хуй).
— И что, у вас всегда так мужиков мало? — спросил я. Торгашей вроде поровну было, а в автобус одни бабы набились.
— Неа, — сказала Валентина. — Это просто тебе повезло попасть в цветник.
Но мне не повезло, потому что упокоиться на сиденье с дрелями было нереально. Как истинный рыцарь, я дал Валентине разместиться, а сам попытался утрамбовать сумку под сиденье, но, по итогам, мне некуда было деть ноги.
— Сука! — говорил я. — Сука, шлюха, лезь!
Валентина довольно щурилась, глядя в окно на темное, беззвездное небо, такое ж пустое, как мозги мои в четыре утра.
— Да ты пристрой куда-нибудь ноги, — посоветовала она.
Легче было сказать, чем сделать. Как и все, впрочем, в этой жизни, не?
В общем, тронулись мы под веселый женский хохот. В этот ранний час все эти телки были такие же бодрые, как Валентина. Абсолютно разные женщины, кстати. Одна была вообще кардиохирург, ну это обалдеть просто. Приколитесь, человек умеет сердце оперировать, а он едет в Польшу за колготками капроновыми. Это ж трагедия жизни.
Базарили все о детях и о рынках, я предсказуемо ни тот, ни этот разговор поддержать не мог, но меня сразу полюбили и всю дорогу подкармливали, кто чем.
— Тощенький такой! — сказала мне бывшая парикмахерша, а кардиохирург спросила, нет ли у меня проблем со здоровьем.
— Да это конституция просто такая, сколько б я ни хавал, — отвечал я, но что они предлагали — то ел все равно. Правильная позиция в жизни: дают — бери. Уж не знаю, чем я их взял, может, тем, что, по сравнению с инженером Алешей, был совсем мальчишкой, или, в отличие от инженера Алеши, ебло кислое не корчил, когда помочь просили.
Были там и молоденькие телки, одна, Ириночка (как она сама себя называла), мне страшно понравилась, и я ей тоже, ну, судя по всем этим тайным женским приметам, по взглядам, там, по тому, как она говорила со мной — мягче, послушнее. Брови у нее были выщипаны в ниточку — по последней моде, это придавало ее лицу надменный, принцесскин вид.
Во время остановки между Барановичами и Брестом я ее облапал немножко у высокой сосны, она повыворачивалась, повыворачивалась, отпусти, мол, а потом сама меня тоже поцеловала, я почувствовал во рту мятный вкус ее жвачки, и почему-то это меня еще больше завело. Долго я мял ее задницу, туго обтянутую польскими джинсами, а она быстро и часто дышала, уткнувшись носом мне в плечо. Потом шофер, сука, как орнет, чтоб все собирались, и нам с ней тоже пришлось пойти. Вышли мы из лесу, как белорусские партизаны, и я уже с Ириночкой сел, Валентина на меня рукой махнула, мол, дело молодое.
Вообще ехать было сложно. Не поспать — не устроишься никак, да еще дальнобои то и дело гудят, и гусыни мои иногда как подымут ор, то смеются над чем-то, то ругаются. Все они, вне зависимости от образования, были наглые, пробивные тетки — то ли стали такими, то ли такие только и решаются. Они не стеснялись демонстрировать всей трассе голые жопы, матюгались еще почище меня и пили, как лошади. Даже кардиохирург.