Даже одинаковые панельные дома от солнца, которое ложилось на них ласково, как взгляд любящего, казались веселенькими, славными и даже в чем-то красивыми.
Я закрыл глаза и увидел, как маленький иду по дедовой деревне. У меня в руке была веточка, и я хлестал ей по заборам с хуями и незнакомыми именами. Открыл глаза — а на сигарете уже столбик пепла.
Меня ничто на свете не пугало, ничто не волновало и не беспокоило. Мир стал ровным, поверхность его разгладилась, как море в штиль. Ай да Чжао, ай да китайские штучки!
Я выкурил еще сигаретку, она шла легко, дым проходил в горло, как масло. Посмолил и пошел в кровать, Жуй Фей как раз заваривал свой опийный чаек, и я с наслаждением вдыхал его запах.
Странное дело, до того, как я попробовал, запах ханки казался мне мерзким, каким-то пронимающим, теперь же слаще его не было на свете, и вся ханкина горечь уступила место ее бесконечной, океански-огромной сладости. Один этот запах вызывал в мозгу приятные спазмы.
Я лег на кровать и долго смотрел мультик про официантку, которая наливала мне чай, а потом выплескивала его, и наливала снова с неизменной, хорошенькой улыбочкой. Тогда этот полусон не казался мне жутким, вообще ни разу. Наоборот, в нем было приятное успокоение. Это только потом я понял, что жизнь моя теперь, как у той официантки, будет состоять из набора все время повторяющихся действий. Но что это страшно, что это печально — до такого понимания надо еще дожить. Не все доживают. Счастливые люди.
Комната покруживалась, но медленно, а, может, я просто начал осознавать то самое вращение земли, о котором еще в школе без перерыва болтают на географии, например, или когда говорят обо всяких сожженных за идею долбоебах.
И все-таки она вертится, так думал я.
Потом пришло время блевать, я предполагал: хуево будет, как с алкашки, еле добрался до грязного сортича с отбитой плиткой. Склонился над ржавым, беспрерывно текущим унитазом и отпустил на волю скудную пищу тела моего. И это было заебись, честное слово. Никакой боли, никаких спазмов, словно выпускаешь старую, ненужную кровь, и становишься пустым и легким, как воздушный шарик. Потом я долго зырил плитку, зеленые пятна на ней пришли в движение и затусовались, потом из них оформились какие-то всадники, по моему мнению монголы, и куда-то поскакали. В то же время они всегда (всадники и пятна, и всадники-пятна) оставались на месте. Это не были винтовые глюки, беспощадные и уебанские, скорее иллюзии, как будто добрый фокусник показывал мне всякие разные приколы, чтобы меня развлечь. В этом чувствовалось что-то благостное, такое прекрасное, в этом сидении на полу в сортире и в созерцании плитки. Казалось, лучше и быть не может. Я, наконец-то, был там, где я должен быть. Сладость-то какая. Не жестяной винт, от которого нельзя было усидеть на месте и минуты, из-за которого хуй вставал до боли, а пот лился градом и, конечно, хотелось убить себя. На крайняк хоть кого-нибудь.
Я попал в рай, я вообще не думал, что жизнь предоставляет услуги такого уровня. Что можно быть настолько счастливым.
Все раны, которые у меня были, затянулись, и я разлегся на кафельном полу, глядя на паучка, который ползал на потолке, и мне не было важно, сколько лет и столетий пройдет прежде, чем эта тварька доползет. Я чувствовал биение самой жизни, туда-сюда, все возвратно-поступательно в мире, как ебля.
Отпускало тоже не так люто, как с винта. Медленно, без адского депрессняка, от которого жизнь не мила. И ком в груди, он не вернулся, все, съебался с вещичками, только его и видели. Чемодан-вокзал-место, где все несчастны. А я остался счастливый и по всем поводам успокоенный.
Сделал своим китайцам яичницу с помидорами, она так радостно на сковородке скворчала, и я подпрыгивал, тоже напевая какую-то песенку.
Пока китайцы уплетали мою яичницу, я вычесывал наевшегося курочки Горби.
— Красавец ты какой, ай красавец! Люблю тебя!
Горби тыкался в меня розовым, как платье самой правильной на свете девочки, носом и любил меня такого куда больше, чем обычного. А это кот, им-то почти все равно.
Ну и вот, так все и пошло дальше. Сначала Чжао мне давал ставиться, потом попросил немножко денег, ну и вы поняли. Мол, сам знаешь, друг, я за это плачу, а бюджет не резиновый. Ну, он более даунически это, конечно, сказал, со своей китайской грамотой, ха-ха. В итоге, я у него покупал. Но жил — не тужил, и ханка с каждым приемом раскрывалась во мне с новой силой, раз круче другого просто.