Не знаю уж, в какой момент я крепко подсел. Думаю, с первого раза. Что бы тогда ни было еще с мозгом, душа моя купилась в первый же момент — на это благостное спокойствие, в основном.
Дела мои пошли в гору, я лучше спал, классно высыпался, подолгу мог стоять на холоде без секунды сожаления об этом, ведь вечером меня ждало первозданное тепло.
Я всегда был в хорошем настроении, пока не залипал, все думал о том, как залипну, все успевал, со всеми общался легко и радостно, без напряга.
У меня в жизни вдруг появилась цель, и ее каждодневное, маленькое исполнение превращало мое существование в райскую дорогу, по которой я следовал от древа до древа, откуда ни в коем случае нельзя было брать яблок. Но я его брал, этот запретный плод, и утром все было нормас, четенько, без заминок.
Казалось, расклад идеальный.
Как-то мы с Люси пошли в рестик, туда же, где я съел жаренную курочку и выпил хорошего шампанского. Зашел я, осмотрелся, а там уже все такие, как я — едят хуй знает как, сплевывают в салфетки, что им не нравится, угорают громко и оскотиниваются местами до непотребного состояния. Официанты, вышколенные скорее шоком, чем ушедшими годами, безропотно обращались со мной и мне подобными так же, как с предыдущими хозяевами.
Рестик превратился в кабак, и Люси сидела над своим кремом-брюле, или как-то так, стучала по нему ложкой и говорила:
— А я не так себе все это представляла.
— А как? — спросил я, обдолбанный по самое не хочу. Даже если я просто надолго останавливал взгляд на чем-то, картина начинала обрастать несуществующими подробностями.
— Ну, я думала, что люди будут такими тихими, что мы услышим звон вилок о тарелки.
Я заржал.
— Ну ты загнула! Звон вилок о тарелки — это ж неприлично, не?
— Не слышала такого.
Люси с интересом меня рассматривала.
— Ты в порядке?
Мы успели порядком набраться прежде похода в ресторан, и она, видать, думала, что я пьяный. От алкашки я действительно стал больше залипать.
— Не знаю, — сказала она. — Это такое дело, я бы не взялась сказать, как правильнее.
Тут я обалдел. Это ж о чем мы разговаривали? Судя по выражению лица Люси, разговор был в самом разгаре.
— Ну да, — осторожно сказал я, отпивая шампанского. — Это точно. Все в жизни так неоднозначно. А ты видела вообще какую-нибудь проблему, на которую нельзя посмотреть с другого угла?
— Ты прав, конечно, но это все демагогия. Про эмиграцию все очень однозначно. Я не хочу в чужой стране, я имею в виду, в совершенно в чужой стране, начинать все с нуля. Я хочу говорить на своем языке, жить в своем доме, где никто не назовет меня чужой.
Ага! Оказывается, мы говорили об эмиграции.
— Ага, — ответил я. — Люблю Родину. Родина — это все. Родина или смерть. Я имею в виду, я б тоже никуда не уехал. Мне тут все дорого. Это сердце мое, как я без него буду жить, а?
— Но тогда нашим детям придется расхлебывать последствия, разве нет? То есть, в каком-то смысле мы отказываемся дать им нормальное будущее?
Нашим детям? Ух ты ж, как ж мы до этого дошли.
— У страха глаза велики, — сказал я. — Сначала дети, только потом — их будущее. А там как-нибудь разберемся.
Я подался к ней, хотел целовать, но в итоге окунул локоть в остатки ее крема-брюле. Люси заверещала.
— Что ж ты такой неаккуратный, Вася?!
Я снял с рукава немножко этих копченых сливок, облизал палец и сказал:
— А что ж ты такая красивая?
Вот и все, шах и мат, Люси в небе с бриллиантами.
Она принялась обтирать мой локоть салфеткой. На ней было красивое, простое вискозное платьице в цветочек, старое, еще советское, но туфли на высоком каблуке (она переобулась в туалете, сапоги положила в пакет) были турецкие, они серебристо блестели и наталкивали на определенный ход мыслей. Я погладил ножку Люси под столом, покружил пальцем вокруг родинки.
— Я тебя люблю, — сказал я. — Поняла, да? Все у меня серьезно.
Я достал из кармана коробочку (бархатную, как у взрослых) с простым серебряным колечком, купил его во время очередной поездки в Польшу. В колечке была капелька светлого, как глаза у Люси, халцедона.
Она прижала руки ко рту, и я сразу понял, что никто еще не дарил ей колечек. Теперь уже она подалась ко мне и влезла локтем в мой салат. Слава Богу, локоть у нее был голый, я слизал с ее кожи майонез, и она стукнула меня по носу.
— Не здесь, это не прилично. Спасибо! Спасибо! Спасибо! Не представляешь себе, как я рада!