— Ого, не знала, что Жора сидит.
— А я не знал, что он Жора.
Мы засмеялись, и Зоя сказала:
— Давай-ка мне еще раз. Я хочу врубиться, в чем там кайф. Просто залипаешь и все. Тебе что кайфово быть тупым?
— Ну, — сказал я, выстилая ей дорожку. — Врубайся.
Вынюхала Зоя все с большим энтузиазмом, отодвинулась от тумбочки, потянулась, прикрыла глаза, а потом пробормотала:
— Сладко как.
— Это бывает, — сказал я. — Не боись.
Веки у нее легонько подрагивали, я прикоснулся пальцем к ее ресницам, трепещущим, как маленькие насекомые. Зоя легонько улыбалась, совсем не в свойственной ей манере, нежно-нежно, как девушка с картины. Как Мона Лиза с ее загадками.
Я провел пальцем по ее губам, теплым и мягким, совершенным, прекрасным губам.
— Нравится?
— Кроет, — сказала она. — Хорошо-то как. Я такая легкая.
Я стащил ее с кровати, взял на руки, даже покружил.
— Осторожнее, осторожнее, а то меня стошнит.
Зоя положила голову мне на плечо, ласковая, как кошка. И в этот момент я понял, на секундочку, только вспышкой, что Зоя больше никогда не будет принадлежать мне. Она будет принадлежать героину. И улыбка эта, загадочная и прекрасная, она тоже мне никогда не достанется.
Понял и сразу забыл. Долгая память, как это в песне поется, хуже, чем сифилис. Особенно в узком кругу.
Но, короче, с ней я исполнил все свои мечты, мы даже в ебаный зоопарк попали, натурально прям к диким зверям. Все-таки попали, только что на следующий день.
И там мы бродили вместе со стайками всегда счастливых детишек, и, казалось, что мы тоже всегда счастливые. Я купил ей сахарную вату, она отрывала ее кусочки, отправляла в рот и облизывала пальцы.
— А тут кто живет? — Зоя указала на пустую клетку. — Нет никого.
В клетке был маленький домик, около него стояла миска с хлебом.
— Директор зоопарка, — сказал я, и Зоя прям сложилась пополам от смеха.
— Что ты, что ты, — сказал я. — Что ржешь-то? Время в стране тяжелое. Не все как сыр в масле катаются.
Зоя захохотала еще громче, чуть не уронила свою сахарную вату.
— Давай, давай, — сказал я. — Насмехайся, мажорище. Вот он сейчас выйдет и тебе напиздюляет, я тебя защищать не буду. За дело.
— За дело, — выдавила из себя Зоя, и ее еще ниже склонил новый приступ смеха, она окунула пучок сахарной ваты в лужу. — Бля!
— Да не парься, я тебе новую куплю. Пошли жирафье посмотрим, пока не загнали.
Мы гуляли по дорожкам, рассматривая всяких разных животных, и я думал, каково им там в клетках жить, что ж они, как лохи, им бы на волю.
— Вот бы, — сказал я. — Преступников тоже показывали людям. Человеческий зоосад. Мол, смотрите, это убийца живой, а это ворюга, а этот героин школьникам продает.
— А тем, кто школу закончил, уже можно продавать героин? — поинтересовалась Зоя. Иногда она была просто страшно проницательная. Я пожал плечами.
— Ну, это всегда выбор.
— Ой, да ладно тебе. Ну, так что там про твой зоосад?
Я помолчал, рассматривая пасмурное небо над нами, огромное и от больших, сочных туч как бы загнутое к краю, так что очень даже верилось в то, что земля — круглая.
— Ну, я имею в виду, люди, когда приходят в зоопарк, они же видят опасных хищников, с которыми не столкнутся никогда. А как бы полезно было посмотреть на хищников, которых как говна кругом. В глаза им посмотреть. Как выглядят они.
— А это не экзотично, — сказала мне Зоя. — Такого и в зеркале увидеть можно иногда. А льва никогда не увидишь или тигра.
— Ну, на партаках еще, — сказал я. — Там, небось, и львы с тиграми, и что ты хочешь. Короче, я предлагаю львов отправить в саванну, а выставлять уголовников.
— Давай тогда я буду со львом гулять, а ты будешь сидеть в клетке, — сказала Зоя смешливо. А я почему-то обиделся.
— Да я ж не такой. Я имею в виду, в основном, прям хреновых всяких.
У меня была такая идея, что я еще не хреновый. Не очень-то она уже с реальностью совпадала.
А гуляли мы с Зоей за ручку, как первоклашки. Я грел в ладони ее мелкие, вечно холодные пальчики, а бриллианты на них были еще холоднее, как льдинки вообще. Я умел ее рассмешить, у нее еще угарная была манера, если пила и ржала одновременно, всегда у нее через нос текло вино, там, или кола, или молоко, ну, что она пила, короче. Она от этого очень злилась и начинала ругаться. И я любил ее от ругани еще сильнее, когда она говорила:
— Бесит! Бесит! Бесит!
И мне тогда страшно хотелось ее поцеловать, чтобы ничего больше не бесило и вообще.
В общем, охренительно мы погуляли в зоопарке, и столько у меня оттуда воспоминаний, как будто полжизни в нем провел среди зверья.