А потом, недели две, может, спустя, когда окончательно похолодало и выпал снег, мы с ней сидели в рестике. Назавтра мне должны были делать зубы, и я решил отожраться напоследок.
На ней было какое-то платье от именитого дизайнера, про которого я ничего не знал, и она пролила на него винцо, но ее по этому поводу вообще не корежило, словно точно таких же платьев у нее штук десять было.
Бриллианты на Зоиных пальцах (кольца она никогда не снимала, в постели мы с ней были как царь с царицей, только в золоте) от света свечей искрились и переливались, словно живые существа, маленькие светлячки. Похоже было, что Зоя — фея, и она творит магию, и магия, послушная ей пляшет, у нее в руках.
А я хлебал вино, как водичку, и говорил:
— Короче, я так думаю, она меня родила, потому что хотела, чтоб я умер. И так не, знаешь, типа быстро и без сознания еще, как от аборта, а чтоб я вырос и узнал, как это — умирать!
А надо было не думать ни о чем и смотреть на нее, и все запоминать — на будущее, которого я тогда без нее вообще никак не представлял.
— Фига она у тебя, — сказала Зоя. — Вот шлюха!
— Ну, да, — сказал я. — Короче, отправил я ей то кольцо, а ей все жемчуг мелок. Свинья.
— Свинье мелок бисер.
— Чего?
— Ну, ты смешал две поговорки: метать бисер перед свиньями и кому щи что-то там, а кому и жемчуг мелок.
— Умная ты такая, сразу видно, в универе учишься.
Она засмеялась, и ржала, пока у нее из носа не прыснуло вино.
— Бля!
Я одним махом осушил три четверти бокала, отставил его и закурил.
— Короче, ну, не знаю, жить с ней было не особо выносимо. Но брат мой справлялся. Но она его реально любила, прям он у нее всегда Юречка. Пионер — всем ребятам пример. Ну, ты поняла. Во, а мы с ним еще маленькие когда были, на рыбалку ходили. Он меня учил на щук ставить капканы, ну и карасей всяких ловили. Один раз сома, а он огромный, усатый, атас просто. Урод такой. У нас речка такая была маленькая. Речка Лучка. Не знаю, почему Лучка, но солнце на нее реально красиво падало. Ну, потом перестали ходить как-то, когда он повзрослел. А теперь он вообще без руки, но это я рассказывал уже.
Зоя задумчиво кивнула.
— Ты вообще любишь о себе поговорить, — сказала она, и я схватил ее за руку, поцеловал костяшки пальцев, одну за одной.
— Дура ты, и не понимаешь ничего! Я не попиздеть хочу, я хочу поделиться с тобой, ну, всем, что у меня есть! Поняла теперь?
Я и вправду хотел. Всем-всем, даже самым странным. Как речка Лучка от солнца искрилась, как извивалась змеей, каких я карасей вытаскивал, как они в ведре плескались, и я их жалел, потому что маленький был, какие птицы надо мной летали, как пахло в воздухе буйным, невероятным летом. И как меня моя мать ненавидела, и как я в детстве узнал, какая на вкус она, жидкость для очистки труб, и как мать моя пахла духами "Красная Москва" и щами, и как она работала до изнеможения за идею коммунизма, в котором меня видеть не хотела.
Да всем мне надо было поделиться, с самого первого воспоминания о том, как мне плещут в ебало водой из умывальника в деревне, и вплоть до сегодняшнего дня. Я хотел стать для нее открытой книгой, и чтобы она меня читала.
Я вскочил, стянул пиджак и задрал рубашку.
— Во, смотри! На ребрах партак какой!
— Да я видела уже. Ты сидел, что ли? — она засмеялась, заискрилась, как бриллианты на ее пальцах.
— Не, это мне друган набил, как батя кинулся. Видишь, тут крестик вот и могилка. Мне почему-то так хотелось. Просто крестик и просто могилку. Как будто я его убил. Я как бы думал о врачебной поговорке. Про свое кладбище.
Зоя склонила голову набок, протянула руку и коснулась крестика на моих ребрах, ее палец прошелся до могилки и замер, потом она прижала к партаку моему всю свою прохладную ладошку, закрыла его. Расставила пальцы, и стало видно крестик, снова прижала их друг к другу, и крестик исчез. Она меня жалела. И это оказалось, может, самое любовное и самое чувственное, что у меня в жизни было — один этот момент, а ведь Зоя даже не сказала ничего.
Тут подрулил официант с мороженым, и все нам испортил, Зоя отдернула руку, а я одернул рубашку. Была б у меня пушка, я б этому усатому чму мозги вышиб. Между мной и Зоей ведь такое что-то было хрупкое, настоящее, как ребенок общий.
Зоя ткнула ложкой в шарик мороженого, а я снова сел напротив нее.
— Может, еще пожрать?
— Ну, я уже не знаю, — она засмеялась. — Даже не могу придумать, что.
— У тебя от сытой жизни фантазия маленькая. Эй, мужик, принеси меню!
Я снова повернулся к Зое, прям вцепился в нее взглядом.