— То есть, это как не знаешь?
— Ну, вот так не знаю, — сказала Зоя раздраженно. — Не знаю, и все. Но не в этом году, не парься.
— А как же, что Родина — малина, а чужбина — калина, — засмеялся я.
— Да глупости это все. Я же вернусь.
— Не вернешься ты, — сказал я, словно сам был Россией, и меня она кидануть собиралась. Впрочем, меня-то Зоя собиралась оставить вместе со всей страной без своего сияющего общества.
— Ты приколись, — сказал я. — Там никто твоего языка знать не будет, никто не будет твою душу понимать.
— Зато я всех буду понимать, а они меня — нет. Буду шпион, — она вытащила сигарету из моей пачки, ловко подкурила. — А ты не грусти, я приеду. И я еще даже не уехала.
— А как же березки?
— Что ты привязался со своими березками?
— Не, ну я серьезно. Я бы не смог. Тут же люди твои, они тебе ближе всех на свете, у вас одна история, один язык, а там все чужие, и ты совсем одна будешь.
— Ты меня жалеешь, что ли? — Зоя выдохнула дым мне в лицо.
— Я себя жалею, что я без тебя. А про тебя, ну, я не знаю. Осуждаю, наверное. А как же строить наше будущее? Страны, я имею в виду. Стране нужны регионоведы. И вообще люди всякие нужны, люди всякие важны. Вместе построим что-нибудь хорошее.
— Ты уже, я смотрю, фундамент закладываешь.
— Ну, это я сейчас, а что дальше будет неизвестно.
Я принялся листать меню.
— Ну, пожрем еще?
— Ой, не могу уже. Я бы еще коктейль выпила.
Ночью она была ласковая-ласковая, как будто завтра утром был у нее самолет аж до самого Нью-Йорка, или где у них там университеты. И до меня, когда я лежал на ней и смотрел на фиолетовое, зимнее уже небо, дошло, как она влюбилась, раз даже думала, что говорит. Это с ней вообще не часто случалось, хотя сама по себе она была девчонка мозговитая, хваткая, но язык, как помело.
И вот я думал, что думает она, бедная, обо мне. А задние зубы мне все-таки сделали, золотые, как я и хотел. Ювелирная, так сказать, промышленность в лице Зоиного отца поспособствовала. Новые кусалки работали на отлично, хотя Зоя и сказала:
— Все равно такая же тощая рожа у тебя. Как из концлагеря. Но теперь хоть видно, что зубы все на месте.
Цены там вышли астрономические какие-то, но Зою не впечатлили. Потом, через недельку, когда холод уже стоял собачий и девяносто второй год готовился смениться девяносто третьим, она лежала на мне и возила пальцем по моим золотым зубам, копалась глубоко у меня во рту.
— Ну, что пристала? — сказал я невнятно.
— Проверяю, хорошо ли сделали.
— Мне на работу пора, — сказал я. — А ты не засиживайся. Тебе завтра в универ, вообще-то.
— Что-что-что? Моя твоя не понимать!
Зоя засмеялась и поцеловала меня в щеку.
А на следующий день она в третий раз попробовала героин. И еще некоторое время все было славно, может, даже лучше прежнего. А три, если подумать, правда магическое число. Ну, немножко.
Зоя у меня почти жила, и это ей нигде не жало, как будто не так она к роскоши и привыкла.
Когда мы ездили в клуб вместе, я не мог нормально работать, все время мне надо было знать, где Зоя, но в остальном все в моей жизни вдруг обернулось такой радостью.
Даже в Олеге Боксере мне виделось только хорошее. Я вдруг понял, что он глубоко несчастный мужик, спустивший свой потенциал в унитаз и по этому поводу пребывающий в глубоком расстройстве. Что хоть он и косоеблый, как не знаю кто, у него и улыбка иногда бывает, ну хотя бы полуулыбка, и она придает ему некоторое сходство с человеком.
И покупатели у меня были золото — в прямом смысле. Потихоньку сформировался свой круг, и иногда она звали меня позависать где-нибудь, на всяких частных пати. Так я узнавал жизнь Зои лучше. Со мной частенько просачивался Антоша Герыч, в основном, из-за халявных оливок и бутеров с икрой.
В непринужденной обстановке я быстро нашел с ними общий язык, узнал, у кого батя дипломат, у кого у мамки мясокомбинат, короче, вот это все. Дочки-сыночки были знатные. Мамани-юристы, папани-воротилы, внезапно разбогатевшие и богатые испокон веков, эти родители постарались впихнуть в своих детей все имеющееся бабло. Но дети, как это известно, весьма ненадежный вклад.
Здоровенные лбы, студенты МГИМО и МГУ, просирали мозги, бухая дорогущую конину и снюхивали просто натуральные великие шелковые пути герыча, хорошо разбирались только в электронной музыке и спали не больше трех часов в день.
Мы с Антошей среди них были, как воробьи среди павлинов, но нам нравилось вкусно пожрать и послушать всякие истории. Еще весь этот золотой народец активно признавался мне в любви, я им был и друг, и брат, и сват, и все меня хотели знать. Когда ты барыга, это и прикольно и ужасно — много ложной, чудовищно ложной, почти рефлекторной любви к твоей скромной персоне. Они все в какой-то момент тебя просто обожают, пока ты даешь им то, что нужно. Обожают, потому что в мозги их ебашит. В сильнейшие центры удовольствия, или как там. И это удовольствие в этих пустых головах, оно неразрывно связано с тобой. Тебя как будто любят, тебе всегда улыбаются, твоему приходу радуются, одна мысль о тебе вызывает приятные чувства.