В зале столпилось около полусотни человек. Благодаря высокому положению Септимуса многие почтительно кланялись ему или вежливо приветствовали — не исключая и представителей противоборствующих группировок, явившихся сюда, чтобы запастись боеприпасами и аккумуляторами. Здесь, во всей своей мрачной славе, воскресла миниатюрная копия сгинувшего навек Нострамо.
Пожилая женщина приложила немытые ладони к бронзовой поверхности аугментической пластины, закрывавшей его висок и бровь.
— Не так уж и плохо, — улыбнулась она, обнажив гнилые зубы.
Не считая этого, ее морщинистое лицо было усталым и добрым.
— Я привыкаю.
— Из-за этой операции ты не появлялся среди нас слишком долго. Несколько недель! Мы беспокоились.
— Благодарю тебя за участие, Шайя.
— Банду Нейла перерезали недалеко от инженерных палуб. — Старуха понизила голос. — Никто не взял на себя ответственность. Пошли разговоры о еще одном звере, явившемся из черных глубин.
Септимус ощутил, как настроение его мгновенно испортилось, словно на плечи навалили тяжелый груз. Оружейник входил в последнюю охотничью партию, которая покончила с очередным зародившимся в глубинах корабля чудовищем варпа.
— Я поговорю с хозяевами. Обещаю.
— Да хранят тебя боги, Септимус. Да минуют тебя беды.
— Я… слышал, что Октавия здесь?
— Ах да. Новая девушка.
Старая женщина снова улыбнулась и махнула рукой в сторону ларька, вокруг которого собралась небольшая толпа.
— Она с рожденной в пустоте.
С рожде… Но зачем?
— Благодарю, — сказал он и двинулся дальше.
Октавия действительно была с рожденной в пустоте. Малышка, чьи зрачки навеки расширились в родном для нее мраке, показывала гостье коллекцию марионеток. Октавия стояла у прилавка в ларьке, принадлежавшем стареющим отцу и матери рожденной в пустоте. Девушка улыбалась и заинтересованно кивала.
Септимус подошел к навигатору и поклонился родителям девочки. Старики поздоровались с ним и отметили, как хорошо подживают его раны.
— Мне надо было уйти от Этригия, — сказала Октавия на готике. — Теперь у меня есть медальон, — добавила она, словно оправдываясь за что-то, — и я решила прогуляться.
— Корабль все так же опасен, с медальоном или без.
— Я знаю, — ответила девушка, избегая его взгляда.
Септимус кивнул на девочку:
— Ты понимаешь, что она говорит?
— Ни слова. Кое-что перевели ее родители. Я просто хотела увидеть ее. Внимание, которое ей оказывают, поразительно. Люди приходят сюда, просто чтобы поговорить с ней. Один заплатил за крошечный локон ее волос.
— Ее почитают, — ответил Септимус.
Раб сверху вниз посмотрел на рожденную в пустоте, которая таращилась на него сквозь гриву спутанных черных волос.
— Атасавис ге корунай тол шалтен ша'шиан? — спросил он.
— Кош, кош'ет тай, — улыбнулась девочка.
С лучезарной улыбкой на мордочке она выставила перед собой серебряный медальон легиона, просверленный и надетый на кожаный ремешок. Девчушка носила его, словно заслуженную медаль.
— Ама шо'шалнат мирса тота. Итис иша. Итис иша нереосс.
Септимус легонько поклонился ей и улыбнулся, несмотря на отвратительное настроение.
— Что она сказала? — спросила Октавия, стараясь скрыть свое разочарование.
Навигатор не поняла ни слова из разговора на нострамском.
— Она поблагодарила меня за подарок и сказала, что мой новый глаз очень красивого цвета.
— О.
Рожденная в пустоте залепетала, указывая пальцем на Октавию. Септимус снова улыбнулся:
— Она говорит, что ты очень симпатичная, и спрашивает, выучишь ли ты когда-нибудь нострамский, чтобы вы могли пообщаться как следует.
Октавия кивнула.
— Яска, — сказала она и уже тише спросила у Септимуса: — «Яска» — это «да», верно?
— Яска, — ответил он. — Да. Идем, нам надо поговорить. Прости, что я не появлялся с тех пор, как ты ушла на операцию. Вскоре после нашей последней беседы выяснилось, что денек предстоит насыщенный.
Его не должны были будить.
Разве он не служил верно, храбро и доблестно? Разве не сокрушал врагов примарха? Разве не подчинялся приказам Воителя? Чего же еще от него требовать?
И вот он снова шагал по реальному миру. Но зачем? Чтобы увидеть распад всего, чем легион был когда-то. Чтобы схлестнуться с Вандредом, в то время как десятая рота доживает последние дни.
Это не жизнь — не более чем продолжение того существования, которое он по праву оставил позади.