– Нет, мне не сниться друга
– Тогда к чему все эти разговоры о снах? Я, между прочим, им вообще не верю! Мало ли как исказит наше подсознание любую информацию.
Не известно, что больше убедило Павла: логика, с которой Катерина доказывала своё право на любовь, её страсть и слёзы или письмо, полученное от деда, где были слова: «не отвергай». Но он сдался, и со всем молодецким пылом, хранимым всю юность где-то глубоко, ринулся в этот водоворот, перемалывающий всё, что считает своим.
Человек творческий, испытывая любовный экстаз, не может просто банально предаваться плотским и не только утехам. Эта огромная очень упругая пружина, сдерживаемая долгие годы и теперь отпущенная, устремилась в космос со всей накопленной мощи, колеблясь во все стороны и кружась. Успевая более обычного в своих научных поисках и учебных делах, он начал рисовать, как когда-то с дедом, и друзья даже организовали университетскую выставку его работ. Он блестяще, по мнению факультетского начальства, сыграл какую-то роль в студенческом спектакле, и зал рукоплескал ему, проча славу актёра. Но он хотел быть учёным, по крайней мере в этой жизни, в этом мире. Это был его путь.
В середине апреля праздновали день рожденья Катерины. Павел бы ни за что не хотел принимать участие в подобных, шумных от неловкости и вынужденно пошловатых мероприятиях, когда представители различных поколений, взглядов, интересов делают вид, что им вместе весело и вкусно. Но быть приглашённым и отказать, он, конечно права не имел. Не так уж всё было ужасно. Обилие мало знакомых людей вполне компенсировалось богатой семейной библиотекой и шахматными досками с незаконченными партиями, так предусмотрительно размещёнными заботливым хозяином в различных уголках огромной гостиной. Приблизительно через полчаса Павел обнаружил, что поставил мат своему научному руководителю.
– Да вы, молодой человек, и впрямь монстр какой-то. Сломили защиту известного гроссмейстера. Знаете хоть, чью?
– Если б знал, не сломил бы. Из вежливости.
– Ладно. Я вам кое-что объясню. Пройдёмте в мой кабинет.
Павла несколько замутило, то ли от ненавистных шпротов, которые он за каким-то чёртом ел с Витькой наперегонки под восторженный хохот девчонок, то ли от предстоящего чая с тортом.
– Что с Вами? Идёмте, у меня там прохладно и тихо.
– Видите ли, что происходит – говорил Александр Филиппович, стоя спиной к Павлу и рассматривая что-то в глубине окна.
– Да, вроде всё хорошо.
– Ну, да. Ну, да. Так хорошо, что уже всё всем известно.
– Что бы им ни было известно, всё равно, кроме нас с Вами, никто ничего пока не поймёт.
– Я не о Ваших фантастических полях, будь они неладны. Хотя об этом тоже стоит поговорить. Я о Катерине.
– Мне пора делать предложение?
– Ты что, думаешь, я бы стал с тобой об этом говорить? Да меня вообще, не интересует, собираетесь вы жениться или нет. Я не пуританин. Речь о другом.
Павел вопросительно смотрел на собеседника и молчал. Мутило сильнее. К тому же обращение на «ты» ничего хорошего не сулило.
– Последнее время ты стал просто спецкором всех известных физических журналов. Тема у тебя самая интересная, самая перспективная. Глядишь, скоро за границу съездишь, по обмену. А ведь ты всего лишь студент – третьекурсник.
– Мне перестать писать?
– Может тебе перестать подписывать?!
– Не понял. – Павел произнёс эту фразу чуть ли не первый раз в жизни. – И при чём здесь Катя?
– А притом, что она – моя дочь! И, между прочим, действительно на выданье. И, если мне плевать, что вы там думаете о своём совместном будущем, то всему институту нет. Ты ведь хорошо понимаешь, о чём я говорю.
– Надеюсь, я ошибаюсь.
– Не надейся. Скоро услышишь, что влиятельный папаша – академик куёт карьеру своему будущему зятьку. Пойми, я хочу оградить вас от грязных сплетен. Я уже решил, что руководить теперь вами, официально конечно, будет мой аспирант Соловьёв. А ты, ну, псевдоним что ли возьми.
– Какой? Соловьёв? Или, может, Вашу фамилию? Список напишите?
– И напишу! И будешь слушаться.
– А, если не буду?
– А, если не будешь, то я буду. Я буду искать другой способ оградить мою дочь от всего этого околонаучного дерьма. А тебя, уж извини, спасать не стану.
– Спасать?
– Ты считаешь такие головы, как твоя, нужны только академии наук? Тобой уже давно интересуются. Иди. Думай. И, если действительно любишь Катьку. Слышишь? Любовь выше амбиций, выше морали. Даже в борьбе за правду её нельзя отвергать.