Всему что происходило после вылета из машины я не особо огорчался. К тому моменту я уже был мертв. Разве что жаль себя немного было. Жаль, только потому, что умер в тот момент, когда четко осознал куда нужно двигаться дальше, а не потому. Что прекратился жизненный цикл. Но это жизнь. Тут уж не мне решать: когда и стоило ли?
Из машины доносилось:
Этот смертельный снежный взрыв жжет мои руки
Я замерз до костей, я
В миллионе миль от дома, я ухожу
Я не могу вспомнить твои глаза, твое лицо
Воинство
Балканский полуостров.
Республика Косово.
Ноябрь 2028 года.
Я не знаю точной даты, когда это началось. Не берусь даже сказать примерный год начала конфликта. Думаю, в том нет моей вины. Все дело в том, что у этой войны не было ярко выраженного начала. Как и не было ярко выраженного врага. Да и как же можно обозначить врага, когда в перекрестии прицела я сейчас держу своего брата…
Ни первый выстрел, ни даже первое массовое убийство не развязало этой войны. Об официальном ее начале объявили с экрана телевизора. Когда сухой и трусливый голос правителя объявил: «У нас нет иного выбора, кроме как решить вопрос с позиции сильного». И началось…
Первыми кого люди начали убивать, это те, кому они должны были денег. Затем пошли заклятые враги. Позже-все остальные. Уже тогда я должен был понять, что эта война не никак связана с отстаиванием чести своего народа, земли, семьи (нужное подчеркнуть).
С первого же дня вошел в моду обычай вешать глав семейств на воротах их собственных домов. А любого, кто попытался бы снять, пусть даже уже окоченевший труп с ворот, убивали следом. Надо сказать, такая акция устрашения возымела действие. Любой проезжающий по главной улице некогда славного города, должен был преодолеть чистокол висящих трупов. Дессонанс. Это первое, что приходило в голову. Дессонанс с тем, что трепетно хранит моя память об этих, когда-то дивных местах. Да, прошло уже слишком много времени, но клеточки мозга все еще отчетливо воссоздают в голове картины тех лет. Картины тех же домов, только вместо трупов на которых висели разноцветные флаги. Фонари, включающиеся после заката не дававшие этим местам впадать в темноту. Город был светел даже в самые дремучие ночи. По аллеям то и дело бегали дети, на скамейках у домов сидели бабушки, обсуждающие все на свете, но никогда не опускавшиеся до обсуждений личностей. Фонтаны били в небеса. Зелень. Зелень. Зелень. Этот город словно бы утопал в ней.
Не помню, кто первый предложил обвязывать деревья длиннющими, цветными лентами, но всякий раз при виде таких деревьев я испытывал неописуемое ощущение счастья и какой-то не здоровой наполненности. Дети с радостью украшали их. И дунь легкий ветерок, как эти ленты, словно живые части деревьев, беспрерывно колыхались то вверх, то вниз, создавая удивительную атмосферу счастья.
Сейчас на этих деревнях весят трупы…
Я еду по той же самой улице, что когда так волновала мое сердце. Но сейчас она волнует кое-что другое. Мой желудок. Два или три раза я остановился, что бы меня легко стошнило на обочину, а не в кабину военного Хамера.
Сегодня был хороший день… Я ни убил ни единой души и, «о Боже, как же это здорово». Быть может даже лучше того, что и меня никто не пытался убить. В былые дни бои сменяли друг друга. «Мы» не успевали хоронить своих, «они» перезарядиться. Все что оставалось в такие дни – ждать «когда же?»
Но каким-то неведомым мне Божьим провидением – я все еще жив. Я все еще жив. Все еще цел. И практически здоров. Разве что лишился двух пальцев левой руки (я все равно никогда не понимал какая практическая польза содержится в мизинцах, поэтому отсутствие онного на одной из рук меня не сильно расстраивало) и нескольких зубов (да и то из тех, что не видны, когда чело озарено улыбкой), а тот шрам что разделял все мое лицо пополам мне даже немного шел.
Улыбка… Мышцы моего лица лишь однажды напрягшись и выстроившись в строго установленном для этого порядке, изобразили что-то, что при определенных обстоятельствах, необходимых углах освещения и наличии недюжей фантазии можно было бы назвать улыбкой.