Главная улица поселка вежливо огибает искусственные горы, вершины которых кажутся выше гор, сработанных природой: такая уж она в этом месте низкорослая, Горная Шория, рядом с Саянами поставь — до пояса не дотянется.
Улица огибает терриконы, спускается к рельсам. Сразу за ними — речушка, за речушкой — снова подъем. Там, среди карабкающихся по скату домов, уже просматривается небольшой белый купол.
Еще пять минут — и я останавливаюсь перед обыкновенным крестьянским домом с шиферной крышей; на задах у него — стожок сена, огороженный жердями, а выше по склону — кирпичная башенка, увенчанная астрономическим куполом, что служил мне ориентиром. К башенке примыкает продолговатая, вросшая в землю избенка.
— Здесь я живу, — кивает на шиферную крышу Дьяков, которого я встретил у дома, — а вот там мой кабинет, — он приглашает меня в избенку. — С тридцать шестого года служит…
Сначала — прихожка, ровно половину которой занимает печь с плитой, потом — «полезная площадь»: шагов пять в длину, три — в ширину; перегородка делит комнатку надвое. Хозяин, коренастый, порывистый, до краев заполняет все свободное пространство.
Основная часть избы отдана столам, шкафам, книгам, газетам, журналам, рулонам миллиметровки, каким-то зачехленным приборам, разнообразным фотопринадлежностям, включая громоздкий фотоувеличитель… Во второй клетушке чудом уместилась еще и кровать. Или, лучше сказать, койка. Типа солдатской.
— Часто до глубокой ночи приходится работать, так, чтобы семью не беспокоить, здесь и сосну…
Я интересуюсь, как ему удалось с такой поражающей точностью предсказать «Инес», на чем строил он свой прогноз?
— На чем? — он стремительно пересекает из конца в конец все свободное пространство. — На чем, спрашиваете? На крамоле…
Останавливается надо мной, похожий на лыжника, готового низринуться с неведомого трамплина в упругую пустоту. Но так как ни лыж, ни трамплина в наличии не имеется, вся нерастраченная энергия обрушивается на меня.
— «Инес», «Ида», «Эмма», «Шерли», «Бесс» и все другие предсказанные мною ураганы — сплошная крамола, одна крамола и ничего больше, подпольный авантюризм одичавшего в тайге старика…
Вести разговор с ним трудно: перенасыщенный полемическим задором, болью давних и недавних обид, невероятным количеством самых разнообразных знаний, он то и дело пускается в непредвиденные экскурсы, наша беседа — не равнинная река, а горный поток, бурлящий, разбрызгивающийся.
И еще мешают сосредоточиться его глаза — светло-голубой огонек в них, все время обжигающий вопросом: тебе действительно это важно, нужно? Может, вся твоя заинтересованность продиктована обыкновенным обывательским любопытством?..
— Да что ураганы? Ураганы не так и сложно предсказать, куда сложнее определить, где прольется обыкновенный дождь, а где, наоборот, его не будет. Где и когда. Понимаете? Где и когда!
— Но ведь и такое вам подвластно?
— Подвластно? Ну, это слишком громко — подвластно, давайте скажем так: по силам… Но я — нелегальщик, — он пытается обмять ладонями, пригладить седое буйство на голове, но волосы не поддаются, — самый настоящий нелегалыцик, и мой метод пока никем официально не признан. Вот в чем все дело!
«Солнечный ветер»
В первых числах мая 1927 года мировую прессу обошло сенсационное сообщение о том, что Франция планирует беспосадочный перелет из Парижа в Нью-Йорк. Это должно было стать рекордом: о подобном прыжке через Атлантический океан — более шести тысяч километров! — в те годы еще только мечтали самые дерзкие авиаторы Земли.
Сообщение обошло мировую прессу, и вскоре, в числе откликов на него, в Париж поступила телеграмма от австрийского метеоролога Карла Мирбаха: ученый настоятельно рекомендовал отложить полет, так как на Солнце появилась большая группа пятен со взрывами, что, по его мнению, должно вызвать штормы в Атлантическом океане. Ненжессер и Колли, пилоты «Белой птицы» (так назывался самолет, предназначавшийся для рекордного прыжка), обратились за советом к руководителю французской национальной службы прогнозов погоды генералу Делькамбру. Прочитав телеграмму Мирбаха, генерал отмахнулся: чепуха!
И благословил перелет.
«Белая птица» исчезла бесследно, попав над океаном в сильнейший шторм, который разразился совершенно неожиданно для французских синоптиков.
Гибель замечательных пилотов была воспринята во Франции как национальная трагедия. Можно думать, именно в эти дни начался тот процесс в умонастроениях французов, который побудил пересмотреть отношение к ученым-«солнцеведам». И когда на Десятом конгрессе Международного астрономического союза (1958 год, Москва) прозвучало сообщение, что на основе наблюдений за Солнцем можно с большой точностью прогнозировать погоду, французы первыми установили контакты с автором сообщения. Им был один из советских астрономов — некий Анатолий Дьяков.