— Это правда, — сказала Рэйвен и развернулась к Кларк, чтобы выдать едкую усмешку. — Я так плохо действую на твою карьеру. Почему ты продолжаешь звать меня?
Кларк усмехнулась и покачала головой:
— Ты знаешь, что эта галерея принадлежит мне ровно столько же, сколько и тебе. Ты здесь всё строишь и переделываешь пространство под каждую мою новую выставку. Мы обе здесь художницы.
С драматическим вздохом Рэйвен сказала:
— Ты просто подарок, Кларк. Жаль, что у меня нет твоей тайной копии, чтобы всё время стоять у меня за плечом и помогать взращивать моё эго.
Они стукнулись плечом о плечо, смеясь до упаду, и, отдышавшись, Кларк сказала:
— Это не было бы слишком жутко.
Когда они смолкли и вновь воцарилось молчание, обе просто некоторое время смотрели на то, как люди прогуливаются по галерее и обсуждают работы. Наконец, художница тихо произнесла:
— Рада, что ты со мной.
Рэйвен не смотрит на неё, но Кларк видит боковым зрением мягкий кивок и слышит бормотание:
— Всегда, Кларк, — вздохнув, Рэйвен спросила мгновение спустя: — Где Коллинс?
— В туалете, думаю, — пожала плечами Кларк. Она не видела Финна уже пятнадцать минут. — Или, наверное, накинулся на мини-бар.
Рэйвен собирается рассмеяться, но отвлекается, когда взгляд её устремляется в центр комнаты. Она подталкивает локтем Кларк, указывает и говорит:
— Похоже, у тебя наклёвывается несколько потенциальных покупателей на гигантскую тоску, — она прокашлялась, — то-есть картину.
— Грубо, — отреагировала Кларк, не отрывая взгляда от двух женщин, разглядывающих её картину в главной части комнаты. Сердце блондинки забилось быстрее. Мысль о продаже картины кажется болезненной, даже мучительной, но Кларк знает, что не должна держать её у себя. Она должна уйти.
Ей нужно отпустить эту работу.
— Думаю, я должна пойти и поговорить с ними, — сказала она, хватая бокал шампанского у проходящего официанта.
Рэйвен кивает, тихо говоря вслед девушке, когда Кларк двигается в сторону центральной части комнаты:
— Эта картина стоит три тысячи долларов, Кларк! Не дай им уйти с полными карманами!
***
То, как Костиа резко выдыхает в изумлении, пугает Лексу, отвлекая внимание девушки от какой-то картины, на которую брюнетка смотрела. Костиа только что привела её в эту часть комнаты.
— О мой бог! — тихо восклицает она, подзывая к себе Лексу и всплёскивая руками. — Это невероятно.
Огромное полотно занимает большую часть стены. Оно закреплено и защищено стеклянным экраном. Лекса сперва обращает внимание на детали: смешение оттенков чёрного и белого; то, как тени спускаются по телу женщины, то, как слабый жёлтый свет проникает в окно; забота, с которой было изображено дыхание на стекле. Это — потрясающая картина, в которой отразился весь кропотливый труд настоящего мастера. Но что-то кажется знакомым. Каждая часть кажется знакомой, родной. Лекса отходит на пару шагов, чтобы посмотреть на работу во всей её полноте, и сердце готово разорвать рёбра, горло настолько сжимается, что она чувствует, будто не может дышать.
— Это прекрасно, — говорит Костиа. Её тон мягкий и почтительный. — Это напоминает мне тебя. Её волосы такие же непослушные, как и твои. Я люблю эту картину, Лекса.
Каждый мелкий, резкий вздох через нос Лексы — это отчаянное усилие в попытке дать воздух лёгким, однако он просто не доходит туда. Он не доходит, и Лекса быстро начинает чувствовать головокружение и пустоту.
— Три тысячи долларов, — слышит она Костию. — Боже, это так дорого, но я вижу, почему, — она смеётся, но смех еле доносится до Лексы, словно кто-то руками прикрыл ей уши и заблокировал весь мир. Она слышит слова своей спутницы, но они не осознаются полностью ровно так же, как в лёгкие толком не поступает кислород. — Сколько мне нужно уговаривать тебя, чтобы ты согласилась купить эту картину?
Голос Лексы звучит напряжённым, и она удивлена, что у неё вообще получилось сказать хоть что-то вслух:
— Нет, — выговаривает она гортанно и хрипло. — Ты не хочешь эту картину. Нет.
— Я думала, что ты хотя бы попытаешься убедить меня в этом, — шутливо отвечает девушка, её смех достигает ушей Лексы снова приглушённо. Костиа пока не отвела взгляд от картины, так что она не может увидеть панику Лексы. Брюнетка задаётся вопросом, очевидно ли это, что она еле сохраняет контроль и её спокойствие уже рушится. Всё внутри неё в огне, в руинах, и она чувствует, что может рухнуть в любой момент.
— Уверена, я могу тебя уговорить на это, — поддразнивает Костиа и отходит от Лексы ближе к картине, а брюнетка наблюдает за ней. Она должна наблюдать за ней, ведь она не может посмотреть на картину. Она не может смотреть на линии, на свет, на изгибы тела, которые она знает, она знает, что…
— Home is a Lover in Low Light, — Костиа прочитывает на карточке рядом и освобождает мягкий вздох, вступая в личное пространство Лексы. — Даже название великолепно.
— Спасибо, — послышалось у них за спинами, и кровь Лексы застыла. Желудок опускается, будто желая спрятаться в пятки, сердце подпрыгивает к горлу, пытаясь выскочить через рот. Она чувствует, что собирается расколоться на две части с мучительными ощущениями.
Этот голос.
Этот голос.
Этот голос.
Лекса узнала бы этот голос где угодно, в любое время. Она провела годы с этим голосом, провела годы с этим бормотанием на её коже, шёпотом в её ухо, смехом в её губы. И преследующим её снова и снова во сне.
Когда-то этот голос был всем.
***
Кларк мягко улыбается, когда одна из женщин, восхищающаяся живописью, повернулась на её слова. Она немного ниже, чем Кларк, и она прекрасна. Изгибы её фигуры, которые плавно выделяет короткое зелёное платье, притянули взгляд блондинки, но она быстро одёрнула себя, вернув взгляд на лицо девушки. Волосы, длинные и прямые, спадают на одно плечо — тёмные и красивые, как её глаза. Лучистая улыбка заставляет Кларк улыбаться шире.
— О, — говорит женщина, — Вы художница?
Кивнув, Кларк подтверждает:
— Да. Меня зовут Кларк. Вам нравится картина?
— Я люблю её, — мгновенно отвечает девушка. — Чувствую себя так, словно уже нахожусь с ней в долгих отношениях.
Кларк рассмеялась на это, но звук был слишком тихий, слишком грустный. Она чувствует, что картину заберут уже к концу вечера, если у этой женщины будет что сказать ей насчёт покупки. Тем не менее, она делает всё возможное, чтобы изобразить обворожительную улыбку.
— Рада, что вам нравится, — сказала она. — Это одна из моих самых личных картин, и было бы трудно отпускать её, но если Вы любите её так же, как показываете, то, думаю, я не буду против, чтобы она жила с Вами.
— Ну, я попытаюсь уговорить свою девушку немного опустошить её карманы, — незнакомка пошутила, и глаза Кларк переметнулись на жёсткий силуэт рядом с ней.
Другая девушка всё ещё стояла спиной к ней, и она не сдвинулась с места с тех пор, как подошла Кларк. Она так и не произнесла ни слова. Что-то в ней, даже со спины, казалось родным; длинная шея, часть немного строгого подбородка, которую Кларк может разглядеть с этого ракурса. Волосы убраны в изящный пучок, тонкое длинное тело прекрасно в своих изгибах. Она одета в тёмные слаксы и зелёный топ в тон её спутнице. Кларк не в силах отвести в сторону пристальный взгляд.
У неё глаз художника, и она говорит самой себе: это естественно.
Издав мягкий смешок, Кларк вновь повернулась к женщине, которая всё ещё улыбалась ей, и добавила:
— Ну, картина дорогая, я понимаю, но в ней заключено много любви.
Незнакомка пихает свою девушку локтем и говорит:
— Ты слышишь это? Много любви прошло через эту картину. Этого заслуживает хороший дом.
Когда девушка так и не развернулась, Кларк уставилась ей в спину и прокашлялась:
— Кажется, Вы восхищены ею, — поддразнивала она. — Могу я спросить, что Вы думаете о картине?