Ответом мне было молчание. Поэтому я решил продолжить:
— По-моему, Майк и Шон тоже об этом догадывались. Когда они ввалились ко мне, оба были убеждены, что убийцей фотографа являюсь я, а наняли меня вы. Когда же в моей гостиной неожиданно для парней оказался Альтман, они вдруг резко переменили свое мнение, считая, что меня на роль убийцы нанял действительно он.
— Ну и что из того? Объясните мне!
— Если бы они прокрутили смонтированную пленку только одному человеку, у них не возникло бы сомнений, кто приходил на свидание, кого заснял Терри Вуд и кто в конечном счете был заинтересован в его убийстве.
— Надеюсь, Шон Монахэн признался, кому, кроме Альтмана, они подсунули свою звуковую фальшивку?
— Я об этом Шона не расспрашивал. И без того ясно, что это были вы, мистер Линдерман.
— Ошибаетесь, молодой человек. Я — Страуберг, — глухо произнес мой собеседник.
— Но ведь это ничего не меняет… По-видимому, вы часто слушали пленки, которые отобрали у Майка. Голос Флер очаровал вас? Вы влюбились в нее?
— Сейчас это уже не имеет никакого значения… Выходит, я плохо знал собственного сына, если поверил, что он отдал мне все записи. Глупо, конечно, теперь сожалеть об этом!
— Что же все-таки произошло на скале? Не расскажете?
Он вдруг оживился:
— Конечно же, я не заподозрил, что меня разыграли по телефону… Голос Флер мне показался более взволнованным, чем обычно. Она призналась, что у нее какие-то неприятности и она ни к кому, кроме меня, не может обратиться за помощью. Флер просила не звонить ей домой, чтобы не вызывать подозрения у домашних, а прийти вечером на вершину скалы в Малибу.
Он помолчал.
— Ребята, по-видимому, потратили много времени, чтобы подобрать и смонтировать все это так правдоподобно… Представьте себе, Холман, как я был рад! Ведь она совсем недавно слышать меня не хотела, когда я пытался открыть ей глаза на истинные намерения Майка. А тут… Неужели оценила мою искренность, и я могу рассчитывать на взаимность? Я прибежал на свидание, как влюбленный мальчишка. Даже дождя не замечал! И вот — ее шаги приближаются, знакомый силуэт… Она бросилась в мои объятия, прижалась ко мне и, запыхавшись, проговорила, что безмерно счастлива, что я опять к ней вернулся. Стала умолять о том, чтобы я никогда больше не покидал ее. И в следующий момент произнесено было имя моего сына. Я все понял и отшатнулся. Она разглядела меня в тусклом вечернем свете и тоже отпрянула назад. По-видимому, Флер поскользнулась на мокрой траве и потеряла равновесие. Меня оглушил ее громкий крик при падении и ослепили вспышки. Я не мог понять: это молнии или адский огонь. Все смешалось. Я только что собственными руками оттолкнул от себя женщину, которой дорожил больше всего в жизни, и она сорвалась в пропасть. Я — убийца! Это единственное, что до меня дошло. Я решил, что вспышки — это божье проклятие. И, ожидая немедленной кары за преступление, я кинулся, не разбирая дороги, к своей машине. В том, что Флер разбилась о скалы, я ни на мгновение не сомневался.
Линдерман вновь замолчал, уставившись в одну точку тяжелым взглядом.
— А что же успел снять фотограф?
— Знаете, я ведь не сразу понял, что это была фотосъемка! Только, когда получил по почте фотографии, сообразил, какова была природа адских огней, что испугали меня на скале. Я так и не смог подробно рассмотреть снимки. Ненависть — на моем лице, ужас — на ее лице, тот же ужас, охвативший меня после ее падения… Ни один человек не имеет права видеть лицо себе подобного в таких критических обстоятельствах. А какой-то праздношатающийся бездельник готов вытащить все это на потеху публики. Разве я мог допустить такое?
— Вы созвонились с Терри Вудом и договорились встретиться, чтобы оговорить условия сделки.
— Да, я приехал к нему на квартиру, но поговорить о цене мы не успели…
— Каким же тупым предметом вы воспользовались?
— Фотокамерой. Ничего другого как-то не подвернулось под руку. Затем я уничтожил найденные негативы и снимки, а камеру забросил по дороге домой в какой-то разбитый автомобиль на свалке металлолома.
— Что же будет теперь, мистер Линдерман?