Я был в отчаянье. Казалось
мне ничего не оставалось,
как кончить жизнь печально. Малость
мне не хватило: луч надежды
и в тьме вонючей мне порукой
являлся в виде мыслей между
былым успехом и – а ну-ка
скажу здесь правду, - верой в то,
что я ещё не хер в пальто.
19
А, впрочем, я страдал ужасно…
Но вот. Я рассказал. Прекрасно.
Теперь вам, я надеюсь, ясно
чем этот бомж привлёк вниманье
моё: неужто в самом деле
можно вот так, без содроганья,
жизнь принимать и думать еле
о том, что, в общем-то, теперь
ты сущий и бездомный зверь.
20
Да, можно привести примеры
великих философий, веры
и дзен-буддийские химеры…
Но этот чурка был невеждой,
он прост был, как российский рубль,
он тем потряс уж мои вежды,
что, когда хмель пошёл на убыль,
он «Общую газету» вдруг
достал и зачитал мне вслух
21
статью об акциях на бирже
и банковских расчётах. Ниже
ещё скажу об этом. Вы же
давно уж заждались рассказа
героя моего, как стал он
бездомным. Приступаю сразу.
С тех пор прошло уже ни мало,
ни много, а лет двадцать пять,
как он отправился гулять
22
с друзьями по родной станице.
(Теперь уж это заграница,
там жили русские и лица
с раскосыми глазами). Были
друзья навеселе, но мало
им всё казалось, они пили,
пока герой наш у вокзала
сознание не потерял:
он там уснул, когда упал.
23
Проснувшись, он домой вернулся.
Уж было утро. Он разулся
едва, как в страхе пошатнулся:
менты в квартире его были.
Они его с собой забрали
и уж в ментовке объяснили
за что его арестовали:
ты, говорят, вчера убил
дружка. Вот так вот, Афраил.
24
«Когда и где?» «Вы вместе пили.
Соседа Алика. Забыли?»
«Убей, не помню. Мы кутили
и было весело». «А после?»
«Да вот, уснул я на вокзале,
ну то есть перепил как ослик…»
«Свидетели нам показали,
что вы его вот сим ножом
ударили за гаражом…»
25
И покатилось… Обвиненья,
допросы, жгучие сомненья:
а может так?.. Но впечатленье
гнетущее от каталажки
его сломило: он сознался.
И вот уж вскоре по бумажке
ему, как он ни ободрялся,
в лицо суровый прокурор
прочёл суровый приговор.
26
«Друзья подставили, как видно, -
добавил Афраил. – Обидно.
А я не убивал… Эх, быдло
бессовестное…» И печально
подпёр он щёку. Но продолжил
рассказ свой Афраил опальный.
Он вышел из тюрьмы. Ну кто же
его теперь приветит? Но
о нём забыли уж давно.
27
Родня дружить с ним отказалась,
работы не нашёл: осталась
судимость в книжке, вот он малость
подумал и решил добиться,
чтоб приговор был пересмотрен,
и оправдали его лица
судебные. И вот, ободрен
таким решеньем, он в Москву
приехал. «Здесь я и живу
28
уже пять лет», - сказал уныло
нам Афраил. И Афраила
мне было жаль. Кругом всё плыло
в приятной дымке и сердечно
я стал выпытывать у чурки,
какие средства есть, чтоб вечно
он не скитался, но придурки,
затянутые в кожу, к нам
подсели. Начался бедлам.
29
Об этом позже. Или, может,
не стоит вовсе. Пусть продолжит
моё перо о том, что гложет
сейчас мой ум. Итак, читатель,
я вглядывался в Афраила
и мысленно твердил: приятель,
тебя жизнь просто раздавила,
но ты живёшь и как же так,
ты улыбаешься, чудак…
30
И захотелось мне прижаться
к нему щекой к щеке и, братцы,
побрезговал. Да и, признаться,
художник тронут вовсе не был
рассказом чурки. Он, напротив,
перебивал его и в небо
глядел ночное и наркотик
какой-то предлагал, что был
припрятан где-то, я забыл.
31
Кстати сказать, художник тоже
был издаля. По его роже
не скажешь, кто он, но похожий
на русского, хотя с акцентом
малороссийским. Он приехал
в Москву, как я сказал уж, кентом,
и видно вся эта потеха
с игрою в классики ему
была пока что по уму.
32
Он жил на чердаке каком-то
в среде полубогемной. С понтом
художник. Говорил о ком-то,
что он-де гений. Я не слушал.
Он рассказал, что промышляет
тем, что рисует лица тушью
прохожих на Арбате, знает,
как деньги делаются, но
ночами пишет полотно
33
великое о наркоманах.
В его зрачках, немного странно
расширенных, как у барана,
было отсутствие и мыслей
и чувств возвышенных. Меня он
немного раздражал, и висли
в мозгу картинки, в коих даун
присутствовал. Но, в общем, он
обычный парень был, пижон.
34
Девчонка байкерша подсела
за столик к нам и поглядела
зазывно на меня, - сидела
она до этого с друзьями
и на меня глядела, как бы
пытаясь угадать, что я, мол,
собою представляю, дабы
не ошибиться, чтобы был
не зря затрачен юный пыл.
35
Я был одет вполне прилично…
И в сотый раз я думал: птичка,
ты ошибаешься, я лично –
ничто. Какая ты смешная.
Я б подыграл, но интереса
к тебе я не имею, злая
девчоночка, какого беса
ты глазки строишь. Я – ничто.
Иди, ищи покруче кто.
36
Здесь стоит, в общем-то, отвлечься
и в слух порассуждать, что вечно
прогрессом движет, но стеречься
я должен рассуждений общих.
Всё потому, что с отвращеньем
я отношусь ко всяким тощим
философам, чьи речи пеньем
я заглушаю и люблю
весь разговор свести к нулю.
37
Но философских струн ни грамма
нет в самочке, что словно лама
мила и вертится упрямо
перед глазами, - потому-то
я не люблю всех этих кантов,
ведь вот правдивая минута:
девчонка мерою таланта
свою устроить хочет жизнь,
инстинкт ей говорит: борись!..
38
И тут подсели эти парни,
затянутые в кожу. Бар не
работал, кажется, и я не
стал дожидаться, когда хлопцы
устроят бучу, хотя я-то
уже был пьян и эти поцы
мне стали нравиться, но надо
ещё мне было позвонить
подружке, чтобы сообщить,