– Если считать семьдесят два часа на два побережья по восемь тысяч миль каждое в десяти тысячах миль друг от друга, да еще много тысяч миль рек, то это был довольно-таки беглый осмотр.
– К чему эти разговоры? – вмешался Саймон. – Во всей Галактике, на ста с лишним тысячах планет, единственная обнаруженная разумная жизнь – хомо сапиенс. Вероятность разумной жизни на Трое практически равна нулю.
– Да? – возразил Шеффилд. – Таким же способом можно доказать, что и на Земле нет разумной жизни.
– В докладе Макоямы не говорилось ни о какой разумной жизни, – ответил Саймон.
– А много ли у него было времени? Это то же самое, что потыкать пальцем в стог сена и сообщить, что иглы там нет.
– О, вечная Вселенная, – раздраженно сказал Родригес, – что за дурацкие споры? Будем считать гипотезу о наличии здесь разумной жизни неподтвержденной и оставим это. Надеюсь, мы еще не кончили исследования?
13
Копии этих первых снимков поверхности Малышки были помещены в картотеку, доступ к которой был открыт для всех. После второго облета Фоукс вернулся подавленным, и последовавшее совещание проходило в куда более мрачной атмосфере.
Новые снимки обошли всех, а потом Саймон запер их в сейф, который мог открыть только он сам или же мощный ядерный взрыв.
Фоукс рассказывал:
– Оба большие реки текут в меридиональном направлении вдоль восточных отрогов западной горной цепи. Та, что побольше, вытекает из северной полярной шапки, поменьше – из южной. Притоки текут к западу с восточного хребта, пересекая всю центральную равнину. Очевидно, она имеет уклон к западу. Вероятно, этого можно было ожидать: восточная горная цепь выше, мощнее и протяженнее западной. Я не смог ее измерить, но не удивлюсь, если она не уступит Гималаям. Она похожа на хребет Ву-Чао на Гесперусе. Чтобы перелететь ее, приходится забираться в стратосферу, а обрывы… Ух!
Он заставил себя вернуться к теме разговора.
– Так вот, обе главные реки сливаются в сотне миль южнее экватора и изливаются через разрыв в западном хребте. Оттуда до океана чуть меньше восьмидесяти миль. Их устье – идеальное место для столицы планеты. Здесь сходятся торговые пути со всего континента, так что это неизбежно должен быть центр торговли. Даже если говорить о торговле только в пределах планеты, товары с восточного берега все равно пришлось бы везти морем. Преодолевать восточный хребет невыгодно. Кроме того, есть еще острова, которые мы видели при посадке. Поэтому даже если бы мы не знали широты и долготы поселения, я искал бы его именно там. А эти поселенцы думали о будущем. Именно там они и устроились.
Нови тихо сказал:
– Во всяком случае, им казалось, что они думают о будущем. От них, наверное, немного осталось?
Фоукс попытался отнестись к этому философски.
– Прошло больше ста лет, чего же вы хотите? Но от них осталось куда больше, чем я ожидал. Дома были в основном сборными. Они обрушились, и местность заросла. Но то, что сохранилось, обязано этим ледниковому климату Малышки. Деревья – или что-то вроде деревьев – невелики и, очевидно, растут медленно. Но все равно расчищенное место заросло. С воздуха узнать его можно только потому, что молодая поросль имеет другую окраску и выглядит не так, как окружающие леса.
Он показал на одну из фотографий.
– Вот просто куча лома. Может быть, здесь когда-то стояли механизмы. А это, по-моему, кладбище.
– А останки? Кости? – спросил Нови. Фоукс покачал головой.
– Но не могли же последние, кто остался в живых, похоронить сами себя? сказал Нови.
– Вероятно, это сделали животные, – сказал Фоукс. Он встал и отвернулся от собеседников.
– Когда я пробирался там, шел дождь. Он падал на плоские листья над головой, а под ногами была мягкая, мокрая земля. Было темно и мрачно. Дул холодный ветер. На снимках это не чувствуется, но мне казалось, что вокруг тысяча призраков, которые чего-то ждут…
Его настроение передалось всем присутствующим.
– Прекратите! – в ярости сказал Саймон.
Острый носик Марка Аннунчио, стоявшего позади всех, прямо-таки дрожал от любопытства. Он повернулся к Шеффилду и прошептал:
– Призраки? Но не было ни одного достоверного случая…
Шеффилд дотронулся до тощего плеча Марка.
– Это только так говорится, Марк. Но не огорчайся, что он не имел это в виду буквально. Ты присутствуешь при рождении суеверия, а это тоже неплохо, верно?
14
Вечером в тот день, когда Фоукс вернулся из второго облета, угрюмый капитан Фолленби разыскал Саймона и, откашлявшись, сказал:
– Дело плохо, доктор Саймон. Люди беспокоятся. Очень беспокоятся.
Ставни иллюминаторов были открыты. Лагранж-I уже шесть часов как закатился, и кроваво-красный свет заходящего Лагранжа-II окрашивал в багровый цвет лицо капитана и его короткие седые волосы.
Саймон, у которого вся команда вообще и капитан в особенности вызывали сдержанное раздражение, спросил:
– В чем дело, капитан?
– Уже две недели здесь. По земному счету. До сих пор никто не выходит без скафандра. Каждый раз облучаются, когда приходят обратно. Что-нибудь неладное в воздухе?
– Насколько нам известно, нет.
– Тогда почему нельзя им дышать?
– Это решаю я, капитан.
Лицо капитана и в самом деле побагровело. Он сказал:
– В договоре сказано, что я не должен оставаться, если что-нибудь угрожает безопасности корабля. А перепуганный экипаж на грани бунта мне ни к чему.
– Разве вы не можете сами управиться со своими людьми?
– В разумных пределах.
– Но что их беспокоит? Это новая планета, и мы стараемся не рисковать. Неужели они этого не понимают?
– Две недели, и все еще не хотим рисковать. Они думают, мы что-то скрываем. И они правы. Вы это знаете. Кроме того, выход на поверхность всегда необходим. Он нужен команде. Даже на голый обломок в милю шириной. Нужно отвлечься от корабля. От обычных дел. Не могу им в этом отказывать.
– Дайте мне время до завтра, – недовольно ответил Саймон.
15
На следующий день ученые собрались в обсерватории. Саймон сказал:
– Вернадский говорит, что исследования воздуха дают отрицательные результаты. Родригес не обнаружил в нем никаких патогенных организмов.
Последние его слова вызвали всеобщее сомнение.
– Но поселок умер от болезни, даю голову на отсечение, – возразил Нови.
– Возможно, – ответил сразу Родригес, – но попробуйте объяснить, каким образом. Этого не может быть. Я могу это повторять сколько угодно. Судите сами. Почти на всех планетах типа Земли зарождается жизнь, и эта жизнь почти всегда имеет белковую природу и почти всегда – или клеточную, или вирусную организацию. И только. Этим сходство исчерпывается. Вы, неспециалисты, думаете, что все равно – Земля или другая планета. Что микробы – это микробы, а вирусы – это вирусы. А я говорю, что вы не понимаете, какие бесконечные возможности разнообразия заложены в молекуле белка. Даже на Земле у каждого вида – свои болезни. Некоторые могут распространяться на несколько видов, но на Земле нет на единой патогенной формы жизни, которая могла бы угрожать всем видам. Вы думаете, что для вируса или бактерии, развивавшихся на другой планете независимо в течение миллиарда лет, со своими аминокислотами, со своими ферментными системами, со своим обменом веществ, человек окажется питательным, как конфетка? Уверяю вас, это наивно.
Нови, глубоко уязвленный тем, что его, врача, отнесли к «вам, неспециалистам», не собирался так легко отступить.
– Но человек везде несет с собой своих микробов. Кто сказал, что вирус обычного насморка не может в условиях какой-нибудь планеты дать мутацию, которая неожиданно окажется смертоносной? Или грипп. Такое случалось даже на Земле. Помните, в 2755 году…