«Вот он, месье Леруа, — произнес Леонард, кладя руку на плечо учителя, — ваш кабинет. Ваше поле битвы за умы и сердца. Надеюсь, оно будет плодотворным.»
«Монсеньор, — голос Леруа дрогнул, — это больше, чем я мог мечтать. Это… свет. Настоящий свет для этих детей. Спасибо вам.» Он вошел внутрь, осторожно, как в храм, и поставил ящик на простой, но крепкий учительский стол у дальней стены. Этот жест — перенос письменных принадлежностей на свое место — казался ему сакральным.
Леонард почувствовал волну теплой, глубокой гордости, смешанной с облегчением. Это было его дело, его вклад в этот мир, ощутимо хороший.
«Месье Леруа, — сказал он, глядя на сияющего учителя, — такое событие требует достойной отметки. Что скажете, выпьем за новое начало? За школу Виллара?»
Леруа улыбнулся, кивнув. Пьер, словно ожидая этого, тут же подал два бокала с хорошим, но не вычурным бургундским. Звон хрусталя прозвучал в пустом пока классе гулко и значимо.
«За свет знаний, монсеньор! За будущее Виллара!»
Но гордость Леонарда требовала большего. Он вышел на крыльцо, где уже собрались крестьяне, смотревшие на школу с благоговением и робкой надеждой. Дети толпились впереди, широко раскрыв глаза.
«Друзья мои! — голос Леонарда, усиленный непривычным волнением, разнесся по площади. — Сегодня мы открываем двери не просто зданию. Мы открываем двери в будущее для ваших детей! В честь этого дня, в честь труда всех, кто строил эту школу, и в честь вас, моих верных людей — объявляю праздник! Сегодня вечером — праздник для всего Виллара!»
Тишину взорвал восторженный гул. Лица, привыкшие к тяжелому труду и сдержанности, расплылись в улыбках.
«Праздник! Ура графу!» — понеслось по толпе. Энтузиазм был мгновенным и искренним. Хотя до зимы оставались считанные недели и деревья стояли уже почти голые, крестьяне с азартом принялись украшать деревню к празднику. Из сундуков достали последние яркие лоскутки, сплели гирлянды из осенних листьев, ягод рябины и сухих цветов. Кто-то притащил огромные снопы соломы, из которых умельцы соорудили фигуры и украсили ворота. К вечеру Виллар преобразился. Скромная деревушка, укутанная в золото, багрянец и самодельное веселье, напоминала уголок застывшего лета, полный тепла и ожидания чуда.
Именно в этот момент из города вернулся посыльный с долгожданным грузом. Месье Лебрен прислал готовые костюмы. Леонард примерил свой темно-зеленый бархат с серебром — строгий, элегантный, идеально сидящий. Армана пришлось уговаривать дольше. Он вышел из своей комнаты в камлоте глубокого синего цвета, который казался то черным, то отливал морской глубиной. Костюм сидел безупречно, подчеркивая его стройную фигуру и неожиданно благородную осанку, которую обычно скрывала привычная скромность.
«Лео, я чувствую себя… как переодетый паяц, — пробормотал Арман, поправляя несуществующую складку на рукаве. Его щеки горели от смущения, но в глазах, поймавших свое отражение в зеркале, мелькнуло неподдельное изумление и… смущенная радость. Он был красив, и костюм делал его заметным.
«Паяц? — рассмеялся Леонард. — Скорее, принц, случайно забредший в нашу глушь. Иди, кузен, праздник начинается!»
Сумерки спустились на Виллар, но деревня не погрузилась во тьму. Костры запылали на площади, освещая накрытые длинные столы, ломившиеся от простой, но обильной еды: дымящиеся миски с рагу, свежий хлеб, сыры, пироги с ягодами и яблоками, кувшины с сидром и молодым вином. Звучали волынка и скрипка, под которые пустились в пляс и стар и млад. Смех, музыка, запах жареного мяса и дыма — все слилось в единый гимн простой радости.
Леонард, сменивший бархат на более простой, но добротный камзол, ходил среди людей, пожимал руки, улыбался, чувствуя непривычную, но приятную усталость от искреннего веселья. Арман, поначалу стеснявшийся своего наряда, постепенно расслабился, увлеченный общим настроением. Он даже пустился в пляс с дочерью плотника Жака, вызвав одобрительные возгласы.
И вот, когда праздник был в самом разгаре, на дороге, ведущей к усадьбе, показалась легкая карета с гербом Ламберов. Все затихли на мгновение, музыканты сбились с такта. Леонард почувствовал, как сердце его учащенно забилось — сработало!
Карета остановилась. Лакей распахнул дверцу. И на ступеньку, озаренную светом костров, ступила Элоиза де Ламбер. Она была одета не по-светски роскошно, но тепло и изящно — в платье глубокого винного цвета, с простым капюшоном. Рядом с ней вышла пожилая, бдительная женщина — ее няня и компаньонка.