Леонард пошел навстречу.
«Мадемуазель Элоиза! Какая неожиданная и прекрасная честь! Добро пожаловать на наш скромный праздник в честь открытия школы!»
Элоиза окинула взглядом освещенную кострами площадь, улыбающихся, хоть и робеющих крестьян, гирлянды на почти голых деревьях. В ее больших карих глазах вспыхнул восторг и неподдельная радость.
«Месье граф! Леонард! — Она протянула ему руку, которую он почтительно поцеловал. — Ваше письмо… оно дышало таким теплом и гордостью за ваших людей! Я не могла не приехать увидеть это чудо — вашу школу и этот… этот живой, настоящий праздник! Это восхитительно!»
Она оглянулась, и ее взгляд встретился с взглядом Армана, застывшего как вкопанный у края площади. Он стоял в своем синем великолепии, бледный, с глазами, полными немого потрясения и страха. Элоиза тоже замерла, легкий румянец залил ее щеки. Мир вокруг них будто сузился до точки.
Леонард поспешил нарушить неловкое молчание.
«Мадемуазель, вы, конечно, останетесь ночевать? Дорога обратно ночью небезопасна. Я отправил письмо вашему отцу с просьбой и заверениями в полной безопасности и соблюдении всех приличий. Он не возражал.» Конечно, не возражал, — подумал Леонард, представляя, как герцог де Ламбер, получив письмо, самодовольно усмехнулся, решив, что граф Виллар наконец-то созрел для предложения руки его дочери. Эта иллюзия была сейчас их щитом.
«О, да, благодарю вас, месье граф, — Элоиза отвела взгляд от Армана, стараясь взять себя в руки. — Мы с мадам Ренар будем очень признательны за гостеприимство.» Ее няня, мадам Ренар, оценивающе оглядела графа и кивнула с достоинством — страж приличий был на посту.
Леонард представил Элоизу Леруа, который был потрясен визитом такой особы, а затем, осторожно взяв ее под руку, повел к столам.
«Попробуйте нашего сидра, мадемуазель. И пирогов. Это дары нашей земли и рук наших людей.»
Праздник продолжился, но теперь с новым, волнующим оттенком. Крестьяне, оправившись от шока, с любопытством и робким восхищением наблюдали за благородной барышней, которая без высокомерия пробовала их еду, улыбалась детям и тихо беседовала с графом и учителем. Арман держался в стороне, как приговоренный к невыносимой близости. Он ловил каждый ее жест, каждый поворот головы, но боялся подойти.
Лишь когда Элоиза, увлекшись рассказом Леруа о будущих уроках, отошла к самому краю освещенного круга, Арман невольно сделал шаг вперед. Они оказались рядом, у кромки света, где уже начиналась ночная прохлада. На мгновение их глаза снова встретились — растерянность, страх, запретная нежность.
«Мадемуазель… — прошептал Арман, делая реверанс. — Вы… вы осветили наш праздник своим присутствием.»
«Месье де Люсьен… — Элоиза ответила почти беззвучно. Ее взгляд скользнул по его костюму. — Вы… вы выглядите…»
Она не закончила, смущенно опустив глаза.
«Этот праздник… он прекрасен. Такой… настоящий.»
«Да, — только и смог выдавить Арман, чувствуя, как горит лицо под ее взглядом. — Настоящий.»
Леонард наблюдал за ними из глубины освещенной площади, притворяясь, что слушает рассказ старого крестьянина. В уголке его губ играла едва заметная улыбка. Первый камень моста коснулся воды. Праздник новых начал удался. Школа открыта. Элоиза здесь. Арман в своем синем камлоте, прекрасный и страдающий. И герцог, пока что, обманут сладкой иллюзией. Игра началась. Теперь главное — не спугнуть хрупкую надежду, теплившуюся в глазах Элоизы и в замершем сердце Армана, пока мадам Ренар бдительно следила за своей воспитанницей из-за чашки сидра.
Глава 28. Утро после Праздника и Дорога к Балу
Утро в Вилларе наступило тихое, омытое ночным дождем и пропитанное легкой дымкой от догоравших костров. В усадьбе царило непривычное оживление. Завтрак в светлой столовой подали позже обычного, но зато особенно обильный и вкусный: свежие круассаны, дымящийся шоколад, тарелки с нежным паштетом, местным сыром и янтарным абрикосовым конфитюром. За столом сидели трое: Леонард, Арман и гостья — Элоиза де Ламбер, рядом с которой, словно тень, восседала бдительная мадам Ренар, методично опустошая чашку чая.
Леонард, откинувшись на спинке стула, наблюдал за происходящим с теплым чувством глубокого удовлетворения. Солнечные лучи играли на серебряных приборах и выхватывали из полумрака лица двух самых дорогих ему в этом мире людей. Арман, все еще слегка бледный от вчерашних волнений, но уже не столь скованный в своем простом утреннем камзоле, старался не смотреть слишком пристально на Элоизу. Та, в свою очередь, в легком платье утреннего покроя цвета увядшей розы, казалась спокойной, но в ее глазах, когда они скользили по Арману, мелькало что-то трепетное, смущенное.