Громила встревожено покосился на маму и загнул ноги под стул. Теперь ему пришлось есть в неудобной позе — почти что стоя на коленях.
— Кидался! Ножом! Честное слово! — настаивала Катастрофа. — И вообще, от него воняет! — Не дождавшись никакого отклика, она объявила: — Я на вас всех обиделась. Кроме Фифи.
— На меня-то за что? — возмутился Говард.
— За то, что ты боишься Громилы, — ответила Катастрофа.
Говард, к своему удивлению, виновато переглянулся с Громилой.
— А чего, я иногда сам себя боюсь, — признался тот, осторожно орудуя ножом и вилкой.
Он изо всех сил пытался вести себя прилично и культурно и поминутно вскидывал глазки на маму и Фифи, проверяя, довольны ли они его поведением. И жевать старался с закрытым ртом — Говарду даже померещилось, будто раз или два Громила едва не поперхнулся. Однако, несмотря ни на что, он умудрялся уминать за обе щеки. Говард в жизни не видел такой гигантской порции картошки на одной тарелке и чтобы картошка исчезала так быстро. Насытившись, Громила с удовлетворенным видом пересел на прежнее место, мешая остальным проходить, и принялся ковырять в зубах ножом.
— Не хотите пока посмотреть телевизор в гостиной? — предложила Фифи, в шестой раз споткнувшись о ножищи Громилы.
Но Громила помотал головой и остался на своем посту. Он сидел и сидел. Фифи убрала со стола и ушла к себе в мансарду, а он все сидел. Мама вымыла посуду, а он все сидел. Мама отправилась спать, а Громила продолжал сидеть в кухне. «Пожалуй, и я никуда отсюда не двинусь, на всякий случай», — решил Говард. Должен же кто-то присмотреть за Громилой! Говард притащил в кухню сумку с учебниками, в которой зияла прореха, оставленная ножом Громилы, и сел готовить уроки за кухонным столом. Но он не мог сосредоточиться. При Громиле у Говарда никак не получалось половину времени придумывать и рисовать космические корабли, а именно так он и привык делать уроки. Говард ощущал, как Громила пялится на него, и краем глаза улавливал, как посверкивает нож, тот самый, что разодрал Говарду сумку. Когда папа наконец-то вернулся в кухню с четырьмя готовыми страницами, Говард вздохнул с облегчением.
Громила вскочил — тоже с явным облегчением, — выхватил у папы машинописные страницы и вперился в них маленькими кругленькими глазками. «Надо же, читать умеет», — поразился Говард.
— Придется вам довольствоваться этим, — твердо сказал папа в ответ на вопросительный взгляд Громилы. — Тут не совсем то же, что я посылал Маунтджою, но как смог, так по памяти и восстановил.
— Не копия? — подозрительно спросил Громила.
— Совершенно точно не копия, — заверил его папа.
Громила кивнул, сложил страницы и упрятал за пазуху кожаной куртки.
— Снесу Арчеру. Счастливо.
С этими словами он протопал к двери, пригнулся, чтобы не стукнуться головой, и вышел вон.
Как только дверь захлопнулась, в кухню влетели мама с Катастрофой.
— Убрался? — выпалила Катастрофа.
А мама насела на папу:
— А теперь объясни, что это было.
— Ничего особенного, пустяки, — слишком уж туманно ответил папа. — Это Маунтджой так шутит.
Мама устремила на папу пристальный взгляд — прямо-таки буравила его глазами.
— Квентин, — сурово произнесла она. — Так не пойдет. Он говорил о каком-то Арчере, а вовсе не о Маунтджое. Изволь объяснить.
ГЛАВА ВТОРАЯ
— Но мне нечего объяснять насчет Арчера, — сказал папа, уселся в Громилино кресло и потянулся. — Я знаю только Маунтджоя. Катастрофа, завари-ка мне чайку, — попросил он и поспешно добавил вдогонку Катастрофе, которая с готовностью ринулась к чайнику: — Залить кипятком два пакетика, и смотри мне, кроме молока, ничего в чашку не подмешивать! Чтоб никаких там горчицы и уксуса, а тем более перца!
— У, зараза, — буркнула Катастрофа.
Подмешивать всякое в чай — это она обожала.
— Что за жизнь! — воскликнул папа. — Чаю хочешь попить — и то изволь торговаться. Катастрофе наплевать, что я знаменитый писатель. Никакого почтения к родному отцу и его громкому имени! Ни тени уважения и послушания! Катастрофа, ты хотя бы понимаешь, какие это весомые слова: «Мой папа — писатель»? Как они звучат!
— «Унитаз» — это тоже весомо, — съязвила Катастрофа, наливая воду в чайник. — Мам, папа увиливает.
— Ничего подобного, я рассуждаю вслух, — живо возразил папа.
— Тогда хватит болтать, и объясни, ради всего святого, зачем Арчеру нужны от тебя две тысячи слов!
— Полагаю, Арчеру они и не нужны. Наверняка это шуточки Маунтджоя, — ответил папа.