Она повернулась к Илье и опять вгляделась в сына. Потом истерично рассмеялась. Она смеялась, пока из глаз не брызнули слезы. Сквозь смех с трудом выдавила:
— У тебя появилось чувство юмора?
— Нет, чувств у меня не появилось.
Веселье резко сползло с ее лица. Она, заложив руки за спину, покачиваясь и собирая на своем пути все углы, дезориентировано стала ходить взад-вперед по гостиной.
Илья, поняв, что беседа затянется, плюхнулся на диван и уткнулся взглядом в пол, разглядывая осколки стола. Осколки, напоминали льдины. Одна часть Ильи наслаждалась беспорядком, а вторая срочно хотела упорядочить все.
— Один философ считал, — задумчиво начала мать, убирая за ухо засаленную прядь, — что безграничное начало всего и причина возникновения мира — неправильность, а распад мира — это возвращение к правильности.
— О, знаешь, он был вполне себе прав, мама, — криво усмехнулся Илья.
Она сглотнула ком и попятилась, споткнулась, упала, прошептала:
— Ты болен…
— А у тебя нарушена координация, — пожал плечами Илья.
— Ютуб собираются закрыть, — забормотала она, сидя на полу, вся обратившись в мыслительный процесс, пока на лице не отобразилось понимание. — Ты вовсе не шутишь о революции. Ты разрушаешь не только мою жизнь. Тебе это идет.
Илья устал бесполезно тратить свое время. Но чутье подсказывало, что это не дежурная разборка полетов.
— Да, я похож на отца — мне все пойдет, — вернул он матери её вечное изречение.
— Нет. Только внешностью. Твой отец, он другой — добрый, милый — он ангел. А у тебя совсем иная суть, — она подползла к разбитому столу и стала сгребать осколки в кучу. В её движениях наблюдалась суета и бестолковость.
— Ты закончила? — с интересом разглядывая свои ногти, спросил он. Кутикула отросла, нужно было записаться к мастеру. — Если мой отец ангел, может, тебе пора в его ангельскую обитель?
— Я много думала о смерти. Мы боимся смерти, потому что боимся отстать, не доувидеть жизнь. Но я… Я боюсь жить в одном мире с тобой, — рука ее нащупала нож, отлетевший к противоположному креслу. — Я могу только догадываться, что ты есть такое. Тот мир, который я знаю, обречен. А я не хочу жить в незнакомом пустом мире, который создашь вокруг себя ты.
Она уставилась на тонкое лезвие ножа. Потом перевела взгляд на картину с женщиной, оплетенную гнилыми нитями. Потом снова на нож. Поднялась, подошла к картине и быстро стала разрезать серую гниль. Нитки с треском падали на пол.
— Ну, вот и все — она теперь свободна, — забормотала мать. В полотне на месте входа ниток остались маленькие дырочки.
— Я устал тратить свое время на твои истерики, — раздраженно заметил Илья. — И склонность драматизировать тебе не идет, с каждым разом твои разговоры все бестолковей. Может, ты перестанешь нюхать? Или в психушку захотела? Это легко можно устроить.
Она повернулась к Илье, заулыбалась ему. Вздрогнула всем телом. Улыбка сменилась гримасой ужаса. Она навела на него нож и, указывая острым концом ему в лицо, заговорила:
— Ты научил меня правильно подводить черту. Помнишь, когда увидел заклеенные пластырем запястья, ты сказал, что резаться нужно не поперек, а вдоль руки, вот так, — она вытянула вперед руку и провела по венам, выступила кровь. — Ты знаешь, что я теперь займу совсем немного твоего времени. Скоро я уйду.
— Камон, я не стану тебя спасать, не старайся.
— Мне совсем не страшно. Страшно было жить здесь с тобой, а умирать не страшно. Что с тобой случилось, Илюша? Я помню, малышом — ты был моим малышом. Кто украл у меня сына? За что? Ты можешь мне ответить? — она провела еще одну линию по венам и уселась вновь на пол.
— Что ты хочешь услышать? — лицо его дрогнуло, тело напряглось, будто в нем пыталась выправиться какая-то пружина, он подался вперед. — Ты скоро умрешь, если не поможешь себе сама.
Еще надрез. Она легла, подогнув под себя колени, с руки стекала кровь. На тонком запястье поблескивал браслет с крестиком от любимого бренда «Пандоры».
— Я тебя так ждала. Прощальный подарок от Миши. Мне так жаль моего сыночка, который умер малышом. Его, забрали у меня. Ты — что-то чужое…. Но ты хоть немного любил меня, Илья?..
— Нет.
Она затихла. Илья подошел к ней.
— Нет, я не любил. А твой сын, кажется, очень…
Илья взял руку матери, нащупал пульс — он едва угадывался, рука совсем холодная. Еще час, и она будет готова. Это случилось вовремя.
— Мне это подходит, — прошептал он сам в себя.
Тело неестественно дернулось, он засмеялся. И вновь вернул себе отсутствующее выражение.
— Так ты еще не дергался, хорошая попытка. Но ты проиграл. И хватит ныть, — снова обратился он сам к себе и, насвистывая, пошел на кухню завтракать.
В универ он уже не успеет, а дальше у него была запланирована встреча…
Вечером нужно вернуться и вызвать скорую с ментами.
Он позавтракал. Встал у зеркала.
Надо потренировать «эмоции горя». Гимнастику Илья делал каждый день и не первый год. Мышечная память срабатывала не всегда правильно, приходилось еще и следить за реакцией окружающих, но все же лучше, чем ничего.
Изображать горе у него получалось хуже всего. А ему сейчас подозрения ментов ни к чему. Он и так на карандаше Птичкина. Привязался и все копает, как крот ….
Илья взял телефон и открыл фотку с увеличенным лицом какого-то парня, внимательно изучил мимику и попытался скопировать трагичное выражение. И еще, и еще раз. Пока у него не получилось достаточно достоверно. Листнул, появилась следующая картинка: «Эмоция радости». Она не пригодится. Листнул дальше… А вот «сочувствие» можно и потренировать…
Эмоции — самый действенный инструмент, с помощью которого легче всего управлять людьми. Как только он понял, на что способна демонстрация нужных эмоций, он стал учиться их показывать. Теперь он мог поставить себе за это галочку — он может манипулировать кем угодно, а им манипулировать не может никто.
***
Декабрь наматывал счетчик последних дней года. Перевалило за десятые числа. Аня вгрызалась в каждый час будней: работала, училась, училась, работала.
За быстробежностью дел не усмотреть спиц колеса, которое крутила жизнь. Мыслей по этому поводу не возникало. Да и не надо. Все растворилось вместе с мечтами, вместе с чувствами в поэтапных задачах, что приходилось решать, как в квесте или игре, где Матфей проходил свои миссии. Временами казалось, что у нее вообще не осталось способностей к эмоциям, и она вполне может сойти за андроида.
Сегодня на карточку пришла стипендия. Но толку от этого было мало. Деньги списали в счет долга за квартиру. Вот только ее жалкая стипендия была лишь каплей в море огромного долга, что накопился за много лет, пока ни стипендии, ни работы у Ани не было. Но эта капля и спасала их от отключения воды, света и дальнейшего выселения на помойку?
Трудней всего обстояли дела с зарплатой, ее банки тоже горячились списать в счет уплаты за коммуналку или за многочисленные кредиты отца.
Ане никак нельзя было, чтобы зарплату списывали. Пришлось договориться в бухгалтерии, чтобы платили наличными. Тетки долго не соглашались, Аня просила, уговаривала и даже плакала— этот механизм изъятия заработка уже стоил ей и близким одного полуголодного месяца.
Аня все время спрашивала себя: насколько правомерно банкам отбирать деньги по собственному усмотрению и желанию? Однако сколько не задавайся вопросами, в век капитализма власть принадлежит деньгам, ее одним негодованием не пробить.
Было когда-то иное время, когда люди пытались строить общество на других базисах, основанных на взаимопомощи и равенстве всех индивидов. Но на этих идеях давно поставили крест, решив не противиться «человеческой» природе. Признали эгоизм — разумным, индивидуализм — нормой, а рынок — двигателем прогресса. Люди же стали ресурсами, которые нужно выжимать, и выжимки выкидывать на социальное дно.
Что толку рвать себе душу, как рвал Матфей. Если не можешь ни на что повлиять, надо ли убиваться из-за того, что мир устроен не так, как хотелось бы?