– Глущенко пришел. – Боря явно мучился, что беспокоит начальство, иначе поступить не мог и продолжал: – Я ему пропуск заказал, пытался сам поговорить, затем добился, его… – он долго подыскивал подходящее слово, – сам Петр Николаевич принял, а он…
Гуров однажды, сославшись на занятость, не принял Глущенко, потом писал объяснение так долго, что зарекся… Сегодня не приму, завтра явится и полдня мне погубит, решил Гуров и перебил:
– Знаю я твоего Глущенко, сейчас приду, дай ему какой-нибудь кроссворд, пусть ждет. – Положил трубку, стал изучать знакомую трещинку на потолке.
Анатолий Дмитриевич Глущенко не имел к Боре никакого отношения, был проклятием его, Льва Ивановича Гурова.
Они познакомились около года назад, когда Анатолий Дмитриевич Глущенко пришел на Петровку с жалобой на сотрудников районного отделения. Если бы Гуров мог хотя бы приблизительно предвидеть, чем закончится его встреча с этим скромным человеком с глазами удивленного, но всепрощающего святого! Если бы еще приказало начальство, а то Гуров по собственной инициативе влез в эту историю. И с тех пор раз в месяц, а то и чаще, выслушивал Анатолия Дмитриевича, который, облюбовав Гурова, никому иному своих потрясающих открытий рассказывать не желал.
Гуров шел по улице неторопливо, стараясь придерживаться теневой стороны, что не всегда удавалось: солнце простреливало ее вдоль, прижимая тень к домам, порой уничтожало ее полностью. Хорошее настроение исчезало, мысли становились все ленивее и безрадостнее, чувство юмора испарялось, уступая место чувству жалости к себе.
Раз уж я тащусь в кабинет, рассуждал Лева, то надо написать справку по грабежу в Нескучном саду, да и по всей группе Шакирова. Писать справки по законченным делам Гуров не любил и имел по этому поводу неприятности. Начальник отдела полковник Орлов тоже не любил много писать и, чтобы отчетность была в порядке, требовал эту работу от подчиненных. Правильно требовал, но расписывать свои успехи все равно было противно. Если же ограничиться лишь сухими цифрами, то отчет о работе делался бедным и куцым, даже самому становилось неясно, чем же занималась группа целый месяц. И понимаешь, что писать красиво и подробно необходимо, а не хочется, даже стыдно. Вроде получается, что не важно, как работали, важно, как отписали.
Рядом, мягко притормозив, остановились «жигули», открылась дверца, Гуров посмотрел рассеянно, затем, поняв, что зовут в машину именно его, нагнулся, взглянул на водителя.
– Садитесь, товарищ начальник! – Мужчина за рулем рассмеялся.
– Здравствуйте. – Гуров осторожно сел на раскаленное сиденье.
Человека за рулем он, конечно, встречал, но вот где и когда, не мог вспомнить.
– Куда прикажете, товарищ начальник? – Хозяин машины чувствовал, что его не узнают, и был очень доволен этим. Лет тридцати с небольшим, с лицом гладким и блестящим, он улыбался, светлые глазки его задорно блестели.
Гуров почувствовал запах спиртного и вспомнил, где, когда и при каких обстоятельствах встречал этого весельчака, который в тридцатиградусную жару пьет и спокойно садится за руль. Примерно год назад Гоша проходил свидетелем по делу, и Гуров выставил его из кабинета, предложив явиться на следующий день трезвым.
– Скажите, Гоша, – мои коллеги из ГАИ сегодня в отгуле? Все до единого?
– МУР есть МУР. – Гоша довольно расхохотался и тронул машину. – Ваши коллеги из ГАИ – люди, и ничто человеческое им не чуждо.
Гуров хотел остановить Гошу и вылезти из машины, однако не сделал ни того, ни другого. В последние годы его былая резкость и непримиримость постепенно уступали место осторожности и рассудительности. Лева задумался: хорошо это или плохо? Ответа однозначного не находил и огорчался, заметив, как с возрастом у него становится все больше вопросов и все меньше ответов. По-гуровски получается, резюмировал он, что жизненный опыт и мудрость заключаются в накоплении неразрешимых вопросов.
– Мы с друзьями с утречка в баньку заскочили, есть прелестная сауна с бассейнчиком, баром и прочими атрибутами цивилизации. – Гоша взглянул доверительно. – Могу составить протекцию.
Гуров облизнул губы, хотел сказать, мол, приехали, и выйти из «атрибута цивилизации», но вздохнул и развалился на сиденье удобнее. Не следует превращаться в Дон-Кихота, чья печальная история широко известна. Если я перелезу из машины в троллейбус, Гоша не станет иным, он останется Гошей, а я еще больше вспотею, устану, и еще больше поглупею, что непременно скажется на работе. А она, моя работа, людям нужна, порой необходима. И, полностью с собой согласившись, Гуров лениво произнес:
– Будьте любезны, на Петровку.
– А что касается ваших уважаемых коллег из ГАИ, то, согласитесь, они живые люди. Они тоже хотят заглянуть в сауну с бассейном и баром. – Гоша сделал паузу, приглашая возразить, улыбнулся поощрительно и продолжал: – Цивилизация несет нам комфорт и всяческие иные блага. Однако! – Он резко просигналил зазевавшейся старушке и выплюнул такой текст, что Лева не решился бы повторить.
Гуров рассмеялся. Гоша, секунду назад изображавший патриция, прикрывавшийся круглыми словами, которые складывались в изящные фразы и готовы были уже превратиться в прекрасно скроенную теорию, неожиданно выскочил из своей белоснежной тоги голенький, волосатый и дикий.
Гуров поглядывал на Гошу со странным сочувствием. Оказывается, ты обыкновенное лохматое и первобытное. И ни сауна, ни бассейн, ни «жигули» тебе помочь не могут. И все, что надето на тебе, твою дикость закрывает, как глазурь базарную поделку. Все блестит и переливается, порой похоже на фаянс и фарфор, а легкий удар – брызги: глина, она и есть глина…