Как молния мчалась она по улицам города, оставив за спиной километры дорог. На поворотах Вирхиния чувствовала, как машину заносит, а колеса опасно скользят по асфальту. Но машина Джонни тоже летела; Вирхиния заметила ее в зеркале. Обезумев от страха и забыв об осторожности, она повернула голову и посмотрела назад. Спасение было совсем рядом: сразу за железнодорожным переездом начиналось шоссе.
Тревожно зазвонил колокол, возвещая о приближающемся поезде, замигали красные огоньки, и длинный полосатый шлагбаум опустился прямо перед машиной Вирхинии, перекрыв ей путь к спасению, но, словно злой демон толкнул ее на таран. Миг – и шлагбаум разлетелся в щепки...
- Вирхиния, Вирхиния! – в ужасе кричал Джонни, первым подбегая к ней. Он оцепенело застыл рядом с искореженной машиной, увидев жуткое, как в кошмарном сне, зрелище, открывшееся его глазам: разодранное в клочья и залитое кровью свадебное платье, и под колесами поезда, среди груды исковерканного железа, отрезанная голова Вирхинии с распущенными, растрепавшимися волосами и открытыми ясными, холодными глазами, скованными льдом Вечности...
Глава 28
Ну вот, моя милая подгужка, мы и пгиехали. Я был гад покгужить с Вами по гогоду, чтобы Вы остудили свою бедную головку, но пгишло вгемя отдохнуть! – такси затормозило перед красивым входом отеля “Палатино”.
- Вы что-то сказали, месье Бело? – Вероника очнулась и открыла глаза, возвращаясь к реальной жизни из далекого мира боли.
- Вегоника, догогая, мы уже пгиехали, – повторил Бело. – Пегед Вами – самый лучший отель Гио-де-Жанейго, а поскольку я и сам владелец отеля, то позабочусь, чтобы вас поселили здесь как пгинцессу.
- Отель “Палатино”! – Вероника невольно вскрикнула, увидев, куда они приехали.
- Вам это непгиятно? – удивился Бело.
- В этом отеле жил Деметрио, и, наверняка, он снова здесь! Идемте отсюда скорее, Бело. Я не выдержу, если снова увижу его.
- Успокойтесь, чаговница моя, чу-у-уточку спокойствия! – назидательно сказал месье Бело. – Вы не можете жить, скгываясь, словно пгеступница. Все ггешили на Вас, но вы ни в чем не виноваты, и они пгидут пгосить у Вас пгощения за свою вопиющую неспгаведливость. Подумайте, Вы пгоделали слишком долгий путь, и, к тому же, гечь идет о Ваших единственных годственниках, котогые, вгоде бы не желают Вам зла.
- Я никого не хочу видеть, Бело!.. Неужели Вы этого не понимаете?..
- Отлично понимаю! Сейчас Вы ужасно оскогблены и обижены на них, но это пгойдет.
- Не пройдет! – Вероника гордо вскинула голову. – Я хочу покончить с прошлым, хочу забыть его. Если я скажу Вам свое единственное желание, Вы сочтете его глупой причудой сумасбродки. Я хочу сбежать из Рио.
- Это – не пгичуда и не сумасбгодство, а вполне естественное желание, – успокоил Веронику месье Бело.
- Я хочу забыть все и сбежать, Бело, но не знаю, куда! Я отправилась бы в путь прямо сейчас, если бы знала, куда.
- Успокойтесь, догогая, вам нужно хогошенько отдохнуть!
- Я никого не хочу ни видеть, ни слышать.
- Вы никого не увидите и не услышите, если не захотите. Подождите, дайте-ка подумать... – месье Бело наморщил лоб, вспоминая что-то. – Ну да, вегно, – радостно воскликнул он, хлопая себя по лбу рукой, – по догоге к Пан-ди-Асукаг у моего дгуга есть небольшой отельчик, можно сказать постоялый двогик, спокойное, уединенное местечко. Он пгинимает там постояльцев на несколько месяцев, но для нас он сделает исключение. Вы хотели бы жить в стагом домике, окгуженном садами, откуда откгывается великолепный вид? Пгавда тамошняя еда оставляет желать лучшего, и на кговатях нет пгужинных матгасов, но…
- Отвезите меня туда, месье Бело, – перебила француза Вероника, – отвезите, как можно скорее!..
***
Вероника и Бело сидели на террасе скромного сельского отельчика. Предприимчивый француз раздобыл для своей подруги одну из тех больших и несуразных комнат, что еще хранят в своих колониальных стенах умиротворение давно минувших лет, и под крышами которых царит безоблачный покой.
- Это место для усталых и обессиленных путников, – заметил месье Бело, – а вы пгосто валитесь с ног от усталости!
С пригорка перед ними открывался фантастический вид Рио-де Жанейро, самого прекрасного города на земле, с его белоснежными пляжами, раскинувшимися на берегу синего моря под величественным куполом сияющих небес. С террасы одним взглядом можно было окинуть всю пышную красоту и ослепительное великолепие края, и на фоне этой красоты четко выделялся силуэт Вероники: он являлся неотъемлемой частью чудесной земли, впитав в себя все самое лучшее.
- Если бы я был миллионегом, как месье Сан Тельмо, – мечтательно заметил Бело, – я бы постгоил здесь дом для Вас!
- Пожалуйста, Бело, замолчите! – прервала его Вероника. – Я ничего не хочу слышать о нем, так что не упоминайте при мне даже его имя, понятно?
- Это имя до сих пог живет в Вашем сегдце, газ Вам так больно слышать его!..
- Бело, зачем Вы терзаете меня? Разве Вы мне не друг?
- Вы отлично знаете, что я всегда буду Вашим самым вегным и пгеданным дгугом, но в то же вгемя, если позволите, я буду считать себя Вашим пылким воздыхателем.
- Месье Бело! – смущенно воскликнула Вероника.
- Пгостите, что я слишком гано сказал Вам это. Я понимаю, что Вы не можете выслушать меня, но мне необходимо сказать Вам кое-что. Я не тгебую от Вас немедленного ответа, пгосто подумайте над моими словами. Возможно, это поможет Вам пгивести в погядок Ваши мысли. Вегоника, пгошу Вас, выслушайте меня!
- Думаю, это – самое меньшее, что я могу для Вас сделать, Бело. Вы столько сделали для меня, и я так Вам благодарна.
- Забудем это глупое слово “благодагность”. Пгежде чем Вы выслушаете меня, я пгошу Вас напгочь забыть о ней. Вы ничего мне не должны, поскольку я был счастлив сопговождать вас и быть Вам полезным. Вы мне благоволите, так позвольте же и мне служить Вам.
- Вы так учтивы, нежны и заботливы, но я не могу принять Вашу заботу, – Вероника в волнении встала, и месье Бело тут же вскакочил со стула, стараясь успокоить ее.
- Окажите мне любезность, пгисядьте, – мягко сказал он, – так мне будет легче говогить. Как бы то ни было, а мне совсем непгосто сказать Вам то, что я должен сказать…
- Говорите, Бело, не томите, – Вероника снова села и беспокойно стиснула руки, стараясь унять тревогу. Ей казалось, что она и так знает наперед все, что скажет ей Бело, и оттого отчаянно боролась в душе сама с собой.
- Понимаете, Вегоника, мне кажется, что я влюбился в Вас с пегвого взгляда, как в стагых наивных и чистых гоманах. Когда-то я был светским человеком, а тепегь удалился от мига...
- Бело, друг мой! – начала Вероника, но Бело не дал ей договорить.
- Позвольте мне пгодолжить. Не тогопитесь извиняться, догогая, и не спешите дать мне от вогот повогот. У Вас еще будет на это вгемя…
- Несмотря на то, что мне грустно, Вы заставляете меня улыбнуться…
- Слава Богу, что Вы улыбаетесь, Вегоника, я слишком долго видел Вас печальной, и, честное слово, мне было очень больно видеть Вас такой.
- Мой бедный друг!..
- Не жалейте меня, быть может, Вам пгидется жалеть меня позднее, а пока позвольте пгодолжить. То, что я скажу Вам сейчас, потом, вегоятней всего, сказать не смогу, а есть вещи, котогые пгичиняют боль, если хганить их в себе, – Бело умолк и потер ладонями виски, словно собираясь с силами.
- Я слушаю вас, Бело, – поторопила друга Вероника.
- Нет необходимости говогить Вам о моих годах. К несчастью, внешность выдает их, и всем понятно, что я уже не юноша... – Бело запнулся, но затем решительно продолжил. – О своей пгошлой жизни и пгиключениях я гассказывать не стану. Ни к чему утомлять Вас долгим гассказом. В пгошлом я много стгадал, боголся, тегпел нужду. Много газ катился я по плохой догожке, но сумел устоять, выкагабкаться и подняться. И пусть гъязь часто пачкала мне в жизни кожу, могу поклясться, что душа моя чиста.