Восклицательные знаки здесь вполне уместны. И, отлично сознавая выспренность таких слов, как штурмовики, я не намерена за них оправдываться. В конце-то концов мы граждане и находимся на пляже в штате Мэн. В Америке. Когда-то, очень давно, я стояла в компании других граждан — гражданских лиц, захваченных в плен японскими штурмовиками, которые обращались к нам точно таким же манером. Поверьте, я этот тон ни с каким другим не спутаю.
Они задавали Лоренсу такие вопросы, что я просто ушам своим не верила. Например:
Откуда вам известно, когда он скончался? Может, он целый день лежал здесь мертвый?
Или: Откуда нам знать, что вы дипломированный врач, если у вас нет документов? (Вопрос задан человеку в плавках и в кофте с чужого плеча!)
С Лили они обошлись не лучше.
Какие отношения связывали вас с этим человеком? — вот каков был их второй вопрос. Сперва они спросили ее имя, адрес и семейное положение.
Прекрасно, не правда ли? Двумя фразами навесили ярлык: шлюха.
48. Найджеловы взаимоотношения с полицией меня прямо-таки заворожили. Установив, что он и есть загадочный «Форестер», полицейские, судя по всему, стали смотреть на него не просто как на ровню, но как на своего человека, своего агента в наших рядах. Найджел внушает людям — тем, кому свойственно поддаваться подобному внушению, — будто он в курсе всех событий и вхож буквально везде и всюду. Роняет словечки вроде совершенно верно и не думаю, а при этом характерным жестом сплетает руки, соединяя кончики пальцев, и загадочно усмехается. То бишь без слов показывает: если б вы только знали!
Люди, занимающие в обществе маргинальное положение, склонны попадаться на уловки Найджела. Лишь круглый дурак может недооценить результативность его тактики, сколь бы отвратительна она ни была. Беда в том, что этим вечером на пляже он — с согласия властей — присвоил себе ранг официального эксперта. У меня создалось впечатление, что полиция без вопросов принимала на веру все его заявления и отзывы о нас, замешанных в деле Колдера.
Я никак не могла понять, почему так вышло, пока не припомнила телефонные звонки Найджела в полицию. Он явно сказал им что-то такое, отчего у них возникло твердое убеждение, что Найджел Форестед, выражаясь полицейским языком, располагает секретной информацией.
Только вот — чей это секрет?
49. Вопросы, которые они задали мне, были совсем не те, какие задала бы себе я сама. К примеру, я бы постаралась поподробнее расспросить насчет Колдера. Не хворал ли он? Не жаловался ли на сердце? Говорила ли я с ним сегодня — и если да, то когда именно? Не упоминал ли он кому-нибудь о плохом самочувствии? И еще: доктор Поли сказал нам, что умер он от удара, — может быть, удары у него случались и раньше? И так далее.
Но нет, ничего подобного.
— Как вы узнали, что он мертв?
По Лилину крику.
— Миссис Портер была одна возле трупа, когда вы услышали ее зов о помощи?
Это был не «зов о помощи». Это был крик. Звук, шум.
— Она была там одна?
Конечно.
— Через сколько минут вы оказались рядом с нею?
И так далее.
За все время допроса они ни разу не обратились ко мне по имени и фамилии, хотя я продиктовала им то и другое, а также сообщила нью-йоркский адрес и семейное положение.
— Я не была замужем.
— Понятно, — сказал полицейский, — синий чулок.
Увидев, что он так и пишет, я остановила его:
— Молодой человек, я сказала, что не была замужем. Больше я ни о чем не упоминала.
Он обалдело уставился на меня — ничего удивительного.
— Чулки здесь совершенно ни при чем, — пояснила я.
50. Уже почти совсем стемнело, а допросу конца не видно. Небо блистало переливами зелени и темного золота, в вышине мерцала Вечерняя звезда.
Рации в полицейских машинах — как им и положено — тарахтели без умолку, хотя никто из полицейских не обращал на них внимания. Сквозь треск атмосферных помех я различала далекие безымянные голоса, сообщавшие о дорожных авариях и сбежавших детях. Ухватила и что-то насчет министра, прибывающего на вертолете, и цифры 2035.
Они в это время как раз взялись за Мег.
Есть у меня подозрение, что полиция совершенно не способна общаться с людьми вроде Мег. Ни обаянием их не возьмешь, ни остроумием, ни искренностью. По сути, обаяние, и остроумие, и искренность не только находятся за пределами их восприятия, но словно бы стимулируют мгновенный антагонизм.