На подъезде театра я увидал его подсаживающим свою даму в наемный экипаж. Камилла ступила на подножку кареты; открылась нога в черном чулке и маленькой туфельке; дверца захлопнулась. Я не слыхал, что крикнул он глухо в овлажненное стекло. Он дотронулся до съехавшей на затылок шляпы и отступил, давая дорогу двинувшимся с места колесам. Неровные плечи высоко поднялись, сунув в карман набалдашник трости, он зашагал. Как притягиваемый магнитом я побежал за ним.
Я опомнился, лишь придя в цирк Капато. Все было знакомо мне здесь, друзья пожимали мне руки; в гладко выметенных коридорах конюшен маленькие танцовщицы улыбались мне, ожидая невинных подарков. Стыдясь своего предчувствия, я с удовольствием вдыхал возбуждающий запах арены. Охотно я потерял из виду носителя дурных предзнаменований. Я прогуливался, взяв под руку моего циркового друга, жонглера Бекки. Я покровительствовал этому молодому артисту и любил его трогательный роман с наездницей Валентиной. Вся труппа цирка, в которой было столько детских сердец и чувствительных душ, ждала с нетерпением уже объявленного дня их счастливой свадьбы. Мой Бекки казался мне грустным. Стеклянные шарики неохотно подымались в воздух с его искусной ладони; осторожно и ласково ложились они на цветной рукав своего повелителя. «Что с вами, Бекки!» — воскликнул я. Вместо ответа артист печально покачал головой. До меня долетел звонкий смех Валентины. Когда печален жених и весела невеста, в этом деле замешан сам черт. Я сделал несколько шагов вперед. Наездница полулежала на своем широком седле, ее белокурая головка была обращена к гостю, поглаживавшему шею лошади огромной рукой, затянутой в палевую перчатку. Я сразу узнал его, мое сердце забилось. Султан Камиллы искал новых побед! Мне чудился набитый золотом кошелек опасного развратителя. Я взял под уздцы лошадь наездницы и резким движением поворотил ее. Я слышал брошенную мне в лицо грубую брань. Завладев бичом Валентины, я замахнулся им… Мне стыдно описывать шутовскую дуэль, в которой был я одним из участников. Среди сбежавшихся нас разнимать артистов цирка, казалось, мы разыграли стоявшую вне всякой программы пантомиму. С другой стороны, отказать им в удовольствии быть секундантами, значило бы обидеть всех этих славных людей. На следующее утро жонглер и клоун, вместе с цирковым доктором, церемонные и безукоризненные, явились сопровождать меня в лес. Я поднялся с постели в самом бодром расположении духа. Проснувшись, я нашел на ночном столике письмо. Камилла писала мне пространнее на этот раз. Она ссылалась на опасность, грозившую мне со стороны человека, не привыкшего перед чем-либо останавливаться. Письмо обрывалось странным уверением, что мой соперник уже понес заслуженное им наказание. Фантастические догадки пришли мне в голову. Особняк в два этажа, с его плотно закрытыми окнами и решеткой, унизанной вызолоченными остриями, обрисовался мне в зловещем свете. Что могло случиться в нем в прошлую ночь? Гоня от себя эти мысли, я сунул письмо в карман. Не разумнее ли было предположить, что креолка желала расстроить дуэль, испуганная за судьбу своего золотого мешка? Я был уверен теперь, что наша встреча кончится фарсом.
Мы слезли с экипажей и прошли на условленную поляну. Противник опаздывал, мой старый клоун укоризненно покачал головой и пробормотал итальянское ругательство. Мы дожидались; сняв шляпу, глядел я, как вставшее солнце золотило верхушки лип. Флегматический доктор уселся на ящик с пистолетами. Жонглер задумчиво взял на ладонь круглые пули и слегка подбрасывал их, вспоминая свои стеклянные шарики. Время шло: где-то на ферме прокричал охрипший петух. Искушение было слишком велико: мой клоун не удержался и отозвался ему вполголоса. Мы переглянулись между собой и разразились громким хохотом, после чего отправились завтракать в ресторан.
Эта удивительная дуэль положила естественный конец приключению. Облегченно вздохнув, я поставил крест над нездоровым моим любопытством. Клянусь, что, нисколько не думая о ложе с малиновым барьером, очутился я в тот вечер в театре. Я был, впрочем, доволен, заметив моих персонажей на прежнем их месте. Моя тревога рассеялась теперь окончательно. Презрения заслуживала женщина и ее компаньон! Поведение Камиллы, однако, поразило меня. Еще никогда ее взоры не были так упорны и красноречивы. Ее губы шептали, рука беспокойно ударяла веером о барьер. Она звала меня. Я удивлялся беспомощности ее спутника. Бедняга, не двигая пальцем, неподвижно просидел весь вечер за ее спиной. Багровое лицо его ушло в широкие плечи, цилиндр, съехавший на самый лоб, отбрасывал тень, скрывавшую выражение глаз. Ни разу рука его в знакомой перчатке не взяла бинокль и не охватила спинку впереди стоящего кресла. Камилла совершенно перестала стесняться с ним. Когда спектакль окончился, она выпрямилась во весь рост и произнесла так, что все ее слышали: «Теперь или никогда!»